Одним словом, к монарху всероссийскому добавились «монархи» петербургский, московский, харьковский, киевский, одесский и варшавский. За время своего правления они сочинили 445 чрезвычайных узаконений, ввели новые статьи расходов государственных средств (скажем, круглосуточное дежурство дворников в столице, организованное генералом В.И. Гурко, обошлось налогоплательщикам в 1 млн руб.), вводили военное положение, вагонами отправляли «неблагонадежных» в места отдаленные и не столь отдаленные, вешали людей неопознанными.
О панике, царившей в «верхах», ясное представление дает инструкция, созданная для чиновников ялтинского порта канцелярией генерал-губернатора Э.И. Тотлебена. В ней говорилось: «Пароходы, кроме военных, должны приставать к городу Ялте не иначе как при дневном свете; с пароходов высаживаются только те пассажиры, которые имеют билет до Ялты, все же остальные пассажиры должны оставаться на пароходах… На самой пристани должен быть произведен подробный и тщательный осмотр как всех прибывших, так и их вещей».
О том же свидетельствовал А.Д. Михайлов: «Я уехал в начале мая в Киев из С.-Петербурга и прибыл туда во время политических процессов. Я Киева не узнал. Не потому, чтобы он изменился по наружному виду зданий и улиц. Я никогда не видел города, занятого неприятелем, но другого представления, чем то, которое я получил при въезде, я не могу себе составить о таком случае. Вокруг военно-окружного суда по крайней мере на полверсты местность совершенно пустынна…Через улицы протянуты веревки, оберегаемые часовыми и казаками. Вдоль по Бибикову бульвару казачьи пикеты, а в некоторых местах стоянки. По всему городу расхаживают патрули и разъезжает конница…Тяжелое, острое чувство возбуждали эти картины. В них была видна жажда устрашения и разнесения острием меча… Боязнь и недоверие ко всему окружающему вызвали эти меры…»
Не менее активно начинает действовать в конце 1870-х гг. и официальная цензура. Современники свидетельствуют, что, скажем, стихи «резали» оттого, что цензоры были уверены, что под словом «заря» в них обязательно скрывалась «революция», а фраза: «гады, бегущие от света» – непременно таит в себе намек на власти (для властей подобное объяснение должно было бы звучать обидно). Своих окололитературных коллег успешно поддерживали соглядатаи, заседавшие в «черных кабинетах» и вскрывавшие частную корреспонденцию. Однажды они даже едва не сорвали шахматный матч Петербург – Москва, шедший по переписке. Полицейские начали задерживать непонятные для посторонних и явно, с точки зрения охранителей, шифрованные открытки, адресованные известному шахматисту М.И. Чигорину.
Однако усердие генерал-губернаторов, цензоров и полиции не смягчило кризиса «верхов» и, конечно, не могло побороть «крамолу». Народовольцам же пришло время подвести итоги покушений на железной дороге. Надо ли их было расценивать как сплошные неудачи? Император уцелел, но революционеры получили опыт, которого им явно недоставало. Усилились репрессии, но о народовольцах заговорила не только вся Россия, но и весь мир. Правда, первые покушения на Александра II принесли «Народной воле» и первые беды. В ноябре 1879 г. полиции удалось арестовать Григория Гольденберга, ставшего для следствия замечательной находкой.
Сначала он чересчур много рассказал подсаженному к нему в камеру полицейскому агенту, а затем за Гольденберга взялся товарищ (заместитель) прокурора Одесского военного суда А.Ф. Добржинский. Опытный чиновник разыграл перед арестованным роль человека, душой болеющего за судьбу трудового народа. Яркими красками он живописал горе отчизны, страдающего от напрасных жертв, приносимых прогрессивной молодежью. В заключение же уверил Гольденберга в том, что с правительством можно договориться о проведении реформ, если его честно информировать о благородных целях революционеров, их желании трудиться на благо сограждан.
Поверив Добржинскому, Гольденберг сдался и сдулся. Он рассказал обо всем, начиная с предыстории дела Веры Засулич и кончая московским покушением на царя. Только после перевода в Петербург арестованный осознал, что никто не собирается обсуждать с революционерами пути дальнейшего развития страны, то есть то, что он сделался заурядным предателем-доносчиком. К тому же до него дошло запоздавшее предупреждение ИК о сугубой осторожности со следователями. Мучимый раскаяньем, арестованный повесился в тюремной камере в июле 1880 г. Его откровения могли бы стоить «Народной воле» еще дороже, если бы не деятельность ее контрразведчика Н.В. Клеточникова, сумевшего хоть как-то смягчить их последствия.
Отказавшись от покушений на железной дороге, из-за их ненадежности и сложности осуществления, террористы начали подготовку неслыханной по дерзости атаки на царя в его столичной резиденции, в Зимнем дворце. В те годы во дворце работало около 5 тысяч человек обслуги; проверка их носила, как правило, формальный характер; порядки, несмотря на обострение обстановки, оставались достаточно патриархальными. Собственно, на этом и строился план покушения, предложенный С.Н. Халтуриным. Ему, отличному мастеру, не составило труда устроиться дворцовым краснодеревщиком. Комната, в которой он отдыхал с другими столярами, находилась, пусть и через этаж, точно под царской столовой.
Халтурин не переставал дивиться порядкам, сложившимся во дворце: слуги Зимнего открыто приглашали сюда на свои личные торжества по дюжине знакомых, активно пользовались припасами царской кухни и винным погребом. Воровство процветало настолько, что Халтурину самому приходилось пару раз красть предметы царских сервизов, чтобы не выделяться из общей массы прислуги. Выделяться же ему никак было нельзя, ведь, выходя в город на встречи с членом ИК А. Квятковским, Степан Николаевич каждый раз приносил в Зимний дворец переданный ему динамит и прятал его в своей комнате.
24 ноября 1879 г. Квятковский был арестован на квартире, которую он снимал под фамилией Чернышева. Трофеи, взятые при его аресте, поразили даже видавшую виды полицию: полпуда динамита, капсюли для взрывателей, нелегальные издания и, что самое важное, смятый листок с чертежом Зимнего дворца, на котором царская столовая была помечена крестиком. Правда, на этот листок полиция не обратила особого внимания, а зря. После ареста Квятковского для связи с Халтуриным ИК выделил Желябова, но положение Степана Николаевича во дворце заметно осложнилось. Ужесточился режим охраны Зимнего, регулярно проводились обыски, правда, пока что поверхностные, а динамита у Халтурина скопилось пока недостаточно.
Арест Квятковского дал в руки полиции и еще одну, пусть тоненькую, но весьма перспективную ниточку. 4 декабря она привела жандармов на Гончарную улицу в дом № 7, где им улыбнулась неожиданная удача. Даже в государственном паспортном столе трудно было найти столь богатый ассортимент высококачественно выполненных документов: бланки паспортов, свидетельств, аттестатов, указов, формулярных списков, вырезки из подлинных документов с подписями и печатями. Огромный интерес для полиции представили заполненные, но еще не выданные на руки документы. Например, черновик свидетельства о бракосочетании некого мещанина Лысенко с некой дворянкой Михайловой-Рогатиной. В адресном столе быстро отыскали адрес счастливой пары: Саперный переулок, дом 10, квартира 9. Не было, конечно, никакого Лысенко, равно как и Михайловой-Рогатиной. По заинтересовавшему полицию адресу размещалась неуловимая доселе типография «Народной воли». Она бесперебойно работала с августа 1879 г. и выдавала в день до 300 газетных листов. Качество бумаги и печати заставляло полицию считать, что народовольческая литература издается в Европе.
