Но события по-прежнему ищут Лаврова. В январе 1870 г. в Кадникове неожиданно для начальства появился эффектный штабс-капитан, под личиной которого скрывался известный народник Герман Александрович Лопатин. Бумаги, предъявленные им (разумеется, фальшивые), оказались в полном порядке, и кадниковская полиция познакомила Лаврова со «столичной штучкой», а та вскоре выкрала поднадзорного. На постоялом дворе близ Вологды беглецы неожиданно столкнулись с шефом губернских жандармов, но все обошлось. Глава вологодской полиции не узнал своего поднадзорного в человеке с перевязанной от зубной боли щекой.
Ярославль, Москва, Петербург – далее Петр Лаврович скрывался в имении знакомых, ожидая, пока друзья выправят заграничный паспорт на чужое имя. В Кадникове Лаврова хватились только через неделю после его побега. Жандармам в голову не приходило, что по вечерам через шторы окна кабинета они видели силуэт не Петра Лавровича, а его матери, именно ее тень они принимали за фигуру работавшего у стола сына. В результате местным властям пришлось признать печальный для них факт: «Полковник Лавров… скрылся из Кадникова неизвестно куда. Поиски производятся». А вскоре появилось и розыскное описание беглеца: «Лет от роду 47–48; волосы русые, на темени несколько рыжие; усы и бакенбарды рыжие; глаза серые, лицо круглое, красноватое, нос средний, росту большого, особых примет не имеется».
Но российским филерам эти сведения не пригодились. К тому времени Лавров был уже в Париже. Осенью 1870 г. он вступил в I Интернационал, в 1871 г. на его глазах развернулась деятельность Парижской коммуны. Он попытался организовать помощь коммунарам, вырвавшись из осажденного Парижа в Англию, затем переехал в Бельгию. Во время странствий он встретился и беседовал с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Впереди – высылка из Франции, жизнь в Швейцарии, Лондоне и вновь в Париже. Петр Лаврович до конца жизни оставался участником, а отнюдь не бесстрастным летописцем российского революционного движения 1870—1880-х гг., издавал «Русскую революционную библиотеку»», «Заграничный отдел общества Красного Креста», редактировал зарубежную прессу «Народной воли», написал страстную и вместе с тем лиричную книгу «Народники-пропагандисты».
А России так больше и не увидел. Похороны Лаврова в Париже зимой 1900 г. вылились в настоящую демонстрацию.
Михаил Александрович Бакунин
Михаил Бакунин родился в 1814 г. в семье родовитых дворян. Окончил Артиллерийское училище в Петербурге, но уже 21 года от роду вышел в отставку, не лежала у него душа к военной службе, как, впрочем, и к службе вообще. В 1840 г. Бакунин уехал в Германию формально для пополнения образования, на самом же деле – для активного участия в общественном движении на континенте. Здесь он познакомился с К. Марксом, Ф. Энгельсом, П. Прудоном, Л. Бланом. С этого момента и началась чуть ли не сказочная одиссея Михаила Александровича, продолжавшаяся 36 лет. Но давайте по порядку.
В 1921 г. в архивах III отделения был обнаружен текст «Исповеди» Бакунина, написанной им для императора Николая I летом 1851 г. Публикация этого документа вызвала бурю среди «твердокаменных большевиков», возмущавшихся неподобающе дряблым поведением «апостола анархизма». Бакунина обвиняли в забвении революционных традиций, капитуляции перед троном, общественном пессимизме и т. п. Что ж, давайте обратимся к тексту «Исповеди», а заодно припомним события конца 1840-х – начала 1850-х гг.
«В моей природе, – писал Михаил Александрович, – был всегда коренной недостаток; это любовь к фантастическому, к необыкновенным, неслыханным приключениям и предприятиям, открывающим горизонт безграничный и которых никто не может видеть конца». Приведенные слова очень точно характеризуют натуру нашего героя. Он был человеком действия, впрочем, это еще слабо сказано. Бакунин постоянно стремился в тот угол Европы, где начиналась (или ему казалось, что вот-вот начнется) битва угнетенных с угнетателями. Его нечеловеческая энергия, острое перо, смелость высказываний привели к тому, что к концу 1840-х гг. развернулся неравный, но захватывающий поединок между Бакуниным и тремя монархиями – российской, австрийской и прусской.
С 1847 г. события его жизни замелькали с калейдоскопической быстротой: осень 1847 г. – высылка из Парижа; лето 1848 г. – участие в Пражском восстании; весна 1849 г. – участие в Дрезденском восстании, арест и заключение в тюрьму; зима 1850 г. – смертный приговор, вынесенный саксонским судом; лето 1850 г. – передача Бакунина австрийским властям и угроза нового смертного приговора; весна 1851 г. – выдача российскому правительству и заключение в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.
Споры, съезды, газеты, баррикады, суды – и глухое, мертвящее небытие «одетых камнем». Никаких надежд на открытое судебное разбирательство его дела. Абсолютная неясность будущего: смертный приговор, пожизненное заключение, каторжные работы? Калейдоскопическое мелькание событий и лиц сменилось остановившимся для узника временем. Именно в этот момент в камеру к Бакунину явился граф А.Ф. Орлов, возглавлявший III отделение, и предложил написать «Исповедь» на имя императора. О мотивах своего согласия Михаил Александрович упомянул всего один раз.
Он говорил, что если была бы хоть призрачная надежда на открытый суд, то он бы отказался от предложения графа. Поскольку же такой надежды не существовало, то и тактику следовало выбрать сообразно обстоятельствам. Заключенный рассчитывал, что Николай I, удовлетворившись покаянием революционера, заменит пожизненное заключение в крепости каторжными работами или ссылкой «в места отдаленные». Алексеевский равелин – это гроб без всяких вариантов; Сибирь – хоть какой-то шанс сбежать за границу и продолжать борьбу.
«Исповедь» Бакунина производит двоякое впечатление. Нет, нет, слова о заблуждении революционера, о тщетности западноевропейских социалистических учений и революций в ней, безусловно, присутствуют. Имеется даже ссылка на притчу о блудном сыне (Бакунине) и оскорбленном им, но нашедшем в себе силы для прощения отце (Николае I). С одобрением сказано об императоре как грозном «ревнителе законов». Наличествуют в «Исповеди» и настолько льстивые пассажи, которые то ли коробят современного читателя, то ли заставляют его вспомнить об иронии, граничащей с издевкой. «Нигде, – пишет, к примеру, Бакунин, – не было мне так хорошо, ни в крепости Кенигштейн, ни в Австрии, как здесь, в Петропавловской крепости, и дай бог всякому свободному человеку найти такого человеколюбивого начальника, какого я нашел здесь, к величайшему своему счастью».
Но рядом с многочисленными реверансами было в этом покаянии нечто такое, что никак не могло удовлетворить грозного самодержца. Начнем с того, что Михаил Александрович наотрез отказывался говорить о своих революционных связях и знакомствах, оправдываясь тем, что даже духовнику «никто не открывает грехи других, только свои». Далее он ссылался на то, что не пользовался полным доверием социалистов из-за распущенной российским правительством сплетни, будто он состоит на жаловании в III отделения.
Покончив с этим щекотливым моментом, Бакунин ярко описал революционные события в Западной Европе, очевидцем которых ему довелось быть. Он подробно проанализировал причины их поражения, постаравшись при этом намекнуть на неотвратимость грядущей победы социализма. Отметив, например, благородство, самоотверженность, дисциплину, честность, героизм французских рабочих, он с сожалением констатировал, что для победы революции во Франции, Праге и Дрездене не хватило лишь достойных вождей народных масс. Далее в «Исповеди» проводится сравнение положения в России и странах Западной Европы.
