А что же народники? Говорить об их боязни прослыть «гнусными убийцами» императора и его семьи не приходится. Со второй половины 1870-х гг. террор стал неотъемлемой частью революционного движения. «Кружок Лизогуба, – свидетельствовал Курицын, – разделялся на пропагандистов, бунтовщиков и городских террористов… О так называемых городских террористах я ничего особенного не слыхал, кроме как месть, сенсация, демонстрация, уменьшение доверия общества к власти… в народе, как и в городе, необходим террор, т. е. убивать тех из близко стоящих к народу властей, которых он более всего ненавидит…»
И вновь отличия в позициях декабриста и народника очевидны, но как их объяснить? Исследователи писали о влиянии на российских радикалов опыта Французской революции конца XVIII в. Якобинский террор, гражданская рознь, наполеоновская эпопея – все это для декабристов было той современностью, в которой и которой они жили. Для народников французские события конца XVIII столетия стали историей, во многом заслоненной революциями 1830–1831 и 1848–1849 гг. Историей события важного, но ничем их не смущающего и не вызывающего глубоких раздумий.
Думается, дело не только в близости или отдаленности указанного события. Российские радикалы 1870-х гг. оценивали Французскую революцию конца XVIII в. с той точки зрения, что она являлась пока что единственной победившей революцией. Им казалось, что теми славными, с их точки зрения, событиями история реабилитировала тысячи раз осужденное – «цель оправдывает средства». Цель представлялась народникам однозначно благородной (счастье народа и страны!). Оставалось найти наиболее эффективные средства, которые, по их мнению, нравственной оценке не подлежали.
Так что же со средствами? «Я восстал, – писал Трубецкой, – против мысли, чтобы в противовес пестелевской Конституции написать другую… На сие я возражал, что Конституции мы написать сообразной с духом народа не можем, ибо не имеем довольного познания Отечества своего, и что если б и написать какую, то не можем заставить ее принять…» И далее: «Слышал, что некоторые говорили, что и с одной горстью солдат можно все сделать, говорили о грабеже и убийствах, говорили, что можно и во дворец забраться, но на сие бывший Батеньков возразил, что дворец должен быть священное место, что если солдат до него прикоснется, то уже ни Бог, ни черт его ни от чего не удержит».
А как на те же вопросы отвечали народники? «По словам Лизогуба, – свидетельствовал Курицын, – от бунта может возникнуть русская революция, а если бунт не удастся и будет подавлен, то все-таки имеет воспитательное значение для той местности, где он произошел… Средствами для возбуждения местных бунтов должны быть возбуждения в народе разных неудовольствий и возбуждение страстей посредством распускания ложных слухов и всяких других средств, какие попадутся под руку…» Вновь сомнения, с одной стороны, и стопроцентная уверенность в своей правоте – с другой.
Народ. У членов кружка Лизогуба не возникало сомнений по поводу того, что они не имеют «довольного познания Отечества», не представляют, чего на самом деле хочет народ. Социалистические идеалы казались им чудодейственным лекарством, исцеляющим социальные и экономические недуги, а потому мнением народа они считали возможным пренебречь, ради его же будущего блага.
В спорах декабристов опасения по поводу использования в ходе переворота народных масс звучали отчетливо. Политическая неразвитость, склонность к разрушению, а не созиданию, стихийность действий, свойственные крестьянству, – оценивались декабристами как серьезная помеха для переустройства России. Эти сомнения отражали действительное положение дел – во всяком случае, свидетельствовали о понимании дворянскими радикалами проблемы реальной разобщенности общества.
У народников 1870-х гг. таких опасений практически не возникало. Мало чему их научила даже неудача «хождения в народ» в 1874–1875 гг. Революционеры были готовы признать неорганизованность крестьянства, его неосведомленность в социально-политических проблемах, незнание им основ социалистических теорий. Однако они сохраняли убежденность в стихийной революционности народных масс, в их приверженности к «истинной» справедливости, которые искренне надеялись использовать в своих целях.
Монархия. По-разному оценивая революционный потенциал крестьянства, декабристы и народники неодинаково смотрели и на верховную власть. По свидетельству Трубецкого, роль монарха оставалась для него и для большинства товарищей неясной. С одной стороны, самодержавие казалось им всемогущей силой, а потому появление на троне просвещенного правителя могло легко и просто решить все насущные проблемы. С другой стороны, именно на самодержавие они возлагали всю ответственность за то, что Россия по многим показателям оказалась позади передовых европейских государств.
Для народников вопрос о самодержавии не представлял никаких трудностей. Монархи, с их точки зрения, действовали исключительно в интересах эксплуататорских классов – дворянства и буржуазии, – а потому их следовало уничтожить как опасный и вредный анахронизм. Нельзя сказать, что народники не учитывали характерную для крестьянства веру в монарха, но выводы из этого факта они делали неожиданные. По словам Курицына, готовясь к перевороту, его бывшие товарищи собирались «распускать от имени царя всевозможные подложные манифесты. Вообще действовать от имени царя, выдавая себя за посланцев его императорского величества…» И далее: «…говорил Лизогуб, когда все уже будет готово к бунту и будет назначено время, то они думают снарядить царский поезд, т. е. что один из них будет изображать великого князя, сына государя, а другие… его свиту… Поезд будет ехать по деревням и призывать народ к бунту…»
Разинские и пугачевские мотивы самозванства, регулярно звучавшие в разговорах народников, свидетельствуют не только об их верности бунтарским традициям, но и о признании авторитета царской власти в российской деревне, и о желании использовать этот авторитет для достижения своих целей. Цель в глазах радикалов 1870-х гг. продолжала оправдывать средства, в том числе и те, которые предшественникам народников казались недопустимыми и даже дикими.
Заметим кстати, что декабристы и народники вообще ориентировались на разные исторические образцы. Трубецкому, скажем, не давало покоя, что он «…при случае сделался бы каким-нибудь Робеспьером или Маратом. Мысль ужасная, которая ежеминутно приводит меня в содрогание!». Робеспьер и якобинцы, напротив, являлись любимыми историческими персонажами народников. Если что-то и не устраивало российских радикалов в деятельности их французских коллег, то это недостаточная решительность якобинцев в борьбе с политическими противниками. Картина получается контрастная: то, что заставляло декабристов останавливаться, подталкивало народников к еще более активным действиям.
Демократия. И декабристы, и народники не без оснований считали себя демократами, и именно демократические требования лежали в основе их деятельности. Однако, как отмечал философ Е.Н. Трубецкой, существуют два разительно отличающихся понимания демократии.
Одно из них утверждает народовластие на праве силы: большинство всегда право, именно оно является решающей силой. Если воля народа есть высший источник общественных норм, то все свободы и ценности зависят от поддержки их большинством. Такое понимание демократии часто ведет к деспотизму, прикрытому словами о власти народа и заботе о его чаяниях. Другая концепция народовластия кладет в основу всего права человека, то есть ценности неотчуждаемые, закрепленные в законах, соблюдаемых всеми безоговорочно. Только в этом случае свобода, по ее мнению, покоится на прочном основании.
