– Как хорошо! – задохнулся он. – Ты… ты… позвонила… Как ты?
– Плохо. Я очень скучаю. Я умру. Приезжай!
– Конечно! Обязательно! Я тебя люблю! – вскричал он, понизив голос, ставший сразу подловато-таинственным.
– Приезжай, пожалуйста! – снова попросила она, задетая неуместной в разлуке секретностью.
Во время разговора послышался щелчок, и звук стал чуть слабее: так всегда бывало, если кто-то снимал трубку на кухне. Но конспиратор не решился оборвать разговор, боясь окончательно обидеть Зою. Потом он долго присматривался к жене, соображая: слышала или нет? Но Марина ничем себя не выдала. Призналась она много лет спустя, во время пьяной перебранки: мол, думаешь, забыла, как твои бляди домой мне названивали! Вскоре тесть пригласил Гену на обед в Дом художника и долго с усмешкой объяснял зятю, что у мужчины баб может быть навалом, сколько осилишь, а жена – одна-единственная. Человечество совершило два великих открытия: моногамный брак и гарем. Увы, наша европейская цивилизация не оценила удивительного изобретения чувственного, но мудрого Востока и теперь расплачивается кризисом семьи.
– Запомни: любовница для страсти, а жена для старости!
Скорятин тяжко вздохнул, оживил монитор, глянул в почту и увидел письмо от самого Дронова. Так скоро? Впрочем, эти твиттерные мальчики без планшета на унитаз не садятся. Недавно губернатора сняли за то, что, балбес, наябедничал всему интернету, что на приеме в кремлевском салате червячка нашел. Вот дурак-то! Несколько мгновений Гена не отваживался открыть судьбоносное, без преувеличения, письмо, сидел и чувствовал, как тяжелеет затылок. Наконец решился.
Геннадий Павлович, зря Вы, коллега, «почистили» свою чудесную «Клептократию» перед тем, как послать ее мне. Та, которую я получил вчера, была острее, ярче, задиристее. Хорошо и честно! Власть должна знать, что о ней думает народ в лице его лучших представителей. И совсем уж напрасно Вы подписались псевдонимом. Ваш стиль перепутать ни с кем другим нельзя. Если опубликуете первый вариант статьи где-нибудь, я с удовольствием перечитаю. По-моему, Вы преступно относитесь к своему таланту: Вам надо писать, а не тратиться на редакционную рутину. Жизнь коротка. Вы старше меня и должны понимать это лучше. Заходите, если совсем станет плохо!
С клептократическим приветом,
Фон Дрон
Скорятин задохнулся от подлой невероятности случившегося. В глазах потемнело, а сознание заволокло дурнотой, какая бывает, если внезапно узнаешь о смерти близкого человека, с которым еще вчера обсуждал планы на отпуск.
– Су-уки! – заорал Гена и хватил по столу кулаком с такой силой, что треснуло стекло, а карандаши вылетели из малахитового стаканчика, как стрелы из арбалета. Опрокинув кресло, главный редактор выскочил из кабинета и промчался мимо Ольги, воздушной волной сметая со стола легковесные машинописные странички. От удивления секретарша выронила мобильник, откуда струился бархатный баритон: «Мы уедем, уедем…»
«К саблезубым медведям…» – срифмовал ошеломленный Скорятин на бегу и чуть не заплакал.
Кабинет Дочкина был заперт, но изнутри доносились Жорино хихиканье и дамское ржание. Во всей редакции так смеялась только Заходырка. Гена обрушился на дверь:
– Открой, скотина!
Веселье стихло, послышался совещательный шепот. Тогда Скорятин с размаху ударил ногой, оставив на фанеровке черный зигзаг от микропорки:
– Дочкин, открой! Я хочу посмотреть тебе в глаза, скотина! – И снова шарахнул ботинком, уродуя хлипкий шпон.
Из соседних кабинетов на шум выглянули изумленные сотрудники, но, увидав разгневанного шефа, юркнули в комнаты, как улитки в раковины. Гена стал колотить попеременно – ногами и кулаками. Боли он не чувствовал и остановился, когда заметил на текстуре розовые пятна от сбитых в кровь костяшек. Оценив раны, мститель сложил кулаки вместе и размахнулся, как дровосек, чтобы окончательно снести преграду. Вдруг дверь распахнулась, и он едва не въехал в лоб Заходырке.
– В чем дело? – величественно спросила она.
Глянув через ее плечо, он увидел заново накрытый журнальный столик, но вместо бутербродов с килькой на блюде возлежали бананы и виноград, а водку сменила початая бутылка «Абрау-Дюрсо». Того самого. В пепельнице дымилась тонкая дамская сигарета с красным от помады фильтром.
– Курить в помещении нельзя, – тихо упрекнул Скорятин.
– По праздникам можно, – улыбнулась гадина.
– И что же вы празднуете?
– Ваш уход, – ответила сволочь.
– Не вы меня назначали – не вам меня увольнять!
– Разумеется. Вас уволил Леонид Данилович.
– Врешь! Я ему сейчас позвоню.
– Соединить?
– Жора, зачем ты так? – Гена попытался поймать взгляд Дочкина. – За что?
Друг молодости молчал, ковыряясь в пустой банановой кожуре, лицо его мелко подергивалось, а вместо глаз были сгустки серой слизи.
– Идите к себе и успокойтесь! – почти ласково посоветовала Заходырка. – Будьте мужчиной! Истерите, как диатезный ребенок. Идите! Я сейчас приду…
Последние слова она произнесла с тем обещающим придыханием, с каким женщина обнадеживает мужчину, уходя под душ. И закрыла дверь, едва не прищемив бывшему главному редактору нос.
«Бред какой-то!»
Он повернулся и побрел к себе, медленно прошаркал мимо изумленной Ольги. Войдя в кабинет, постоял у двери, потом подошел к окну и удивился: перекресток был выморочно пуст, словно в ужастике Спилберга. Куда делись машины и люди? Тайна. Скорятин поднял опрокинутое кресло, а когда разогнулся, едва не упал: дыхание потерялось где-то в груди, а в глазах закружились черные мухи. Продышавшись, Гена осторожно сел за стол и стал с сожалением изучать расходящиеся лучами трещины на стекле, затем собрал в стаканчик карандаши и вгляделся в фотографию Ниночки.
«Вот и все, девочка моя! Но ничего страшного. Заслуженный отдых. Покой. Тишина. Никто тебя на части больше не рвет… Нирвана!»
В дверь заглянула Ольга:
– Нашли письмо из Тихославля!
– Где?
– Лежало почти на виду.
– Я сказала, как вы велели: «Черт, черт, поиграй да отдай!» – и сразу заметила… – выглянув из-за секретарши, объяснила Телицына.
Она была горда и счастлива, будто родила идиоту Дормидошину трех богатырей разом.
– Поздравляю! – Экс-босс равнодушно махнул рукой. – Когда в декрет?
– С понедельника.
– Удачи! Чтобы все обошлось…
– Я как из пушки рожаю.
– Пошли, пошли, пушка! – Ольга участливо посмотрела на шефа и увела подругу.
…Марина Вику еле выносила, два раза ложилась на сохранение. Так бы, наверное, и скинула, но Исидор привез из Англии какие-то безумно дорогие лекарства. О великодушии Шабельского долго шептались в «Мымре». При советской власти и в голову не залетало, что таблетки могут стоить столько же, сколько телевизор «Грюндиг». Накануне родов Гену услали в Донбасс, где начался бессрочный митинг шахтеров. Чумазые парни стучали касками по ступеням обкома партии и скандировали: «Долой! Долой! Долой!» К работягам выходил первый секретарь, обрюзгший мужик с фиолетовыми губами инфарктника, стыдил, напоминал, что зарплата у горняков больше, чем у него, хозяина области, но они злобно смеялись в ответ и орали: «Долой! Долой! Долой!» Марину из роддома забирали Исидор, теща и тесть.
