– Ты тоже обычно выходишь в двенадцать?
– Нет. Не хочется чувствовать себя содержанкой.
– Никогда больше не произноси этого слова! Никогда. Ты не содержанка. Ты женщина, которую я люблю…
– Конечно! Я женщина, которую ты любишь и содержишь…
– Не надо так! Поверь, я очень хочу на тебе жениться. Но я не могу!
– Я тебя никогда об этом не просила.
– А почему ты не просишь?
– Во-первых, потому, что проситься замуж нелепо. Просятся собаки на двор…
– А во-вторых?
– А во-вторых, у тебя жена, дети. И я не собираюсь ломать твою жизнь.
– Что же ты собираешься?
– Собираюсь быть с тобой, пока нам хорошо вместе.
– А если тебе станет со мной плохо?
– Но ведь ты тоже уйдешь, когда тебе станет со мной плохо!
– Мне никогда не станет с тобой плохо! Запомни это как следует!
– Ну что ж, значит, я всегда буду твоей любовницей, а твоя жена будет твоей женой.
– Да, моя жена всегда будет моей женой! Я поклялся.
– Ты? Поклялся?! Это на тебя не похоже…
– Ты просто плохо меня знаешь.
– На чем же ты поклялся? На Библии или на контрольном пакете акций?
«Фу, как нехорошо!» – возмутилась Дама.
«Давай, Зольникова, дожимай!» – похвалила Оторва.
– Остроумно! – после долгого молчания проговорил Эдуард Викторович. – Я поклялся здоровьем детей.
– Зачем?
– Я не могу тебе объяснить. Оля сделала для меня очень много. Она родила мне троих детей. А потом, после операции…
– Она болела?
– Да, очень сильно. После операции она сама предложила, чтобы я себе кого-нибудь нашел.
– И ты нашел себе Ли?
– Не сразу. Оля меня любит и хочет, чтобы я не испытывал никаких… проблем.
– Ого! Значит, я не простая любовница…
– В каком смысле?
– Я разрешенная любовница. У тебя замечательная жена. Я восхищена! Это же настоящее агапэ!
– Какое еще агапэ?
– Греки называли так жертвенную любовь.
– Откуда ты знаешь?
– В училище нам читали античную литературу. Я запомнила.
– Значит, с Ласкиным у тебя было агапэ?
– Нет, иначе я бы его не бросила – жалким и распадающимся… Дети здоровы?
– Что? Да, конечно…
– Ну и слава богу! Она знает обо мне?
– Знает. Она видела тебя на сцене.
– Значит, как в анекдоте? Наша – лучше всех…
– Ли, зачем ты так?
– Я не Ли. Меня зовут Лидия. Запомни!
После этого объяснения Эдуард Викторович не показывался у нее две недели. И не звонил. Нинка, узнав от подруги про ссору, посерьезнела и сказала очень значительно:
– А ведь ты его подсекла, кальмара этого! Теперь главное, чтобы не сорвался!
Нинка постоянно ездила на рыбалку с Рустамом и вся была в древнем искусстве ужения.
– Не хочу я за него замуж! – совершенно искренне воскликнула Лида. – Я его не люблю…
– А любовь-то тут при чем? Он должен на тебе жениться… Ты женщина или надувная кукла? А женщин мужики видят в нас только в тот момент, когда надевают кольцо на палец! До этого мы для них всего лишь более или менее удачная комбинация первичных и вторичных половых признаков. Поняла, Зольникова?
– Что я должна понять?
– Рожай от него – вот что! Чем богаче мужик, тем больше у него должно быть детей. Для справедливости!
– Ни за что!
Благонамеренная Дама без устали твердила, что Лида не имеет права разрушать чужую семью и уводить мужа у жены и отца у троих детей.
«Ты должна с ним расстаться!» – требовала она.
Но Оторва тоже времени зря не теряла: «Зольникова, не будь дурой!»
Эдуард Викторович появился через две недели и подарил Лиде старинное кольцо с изумрудом. И все пошло вроде бы по-старому. Но это только на первый взгляд. Дама убеждала, что нужно или уйти от него, или смириться с жизнью на обочине чужого семейного счастья. Она посоветовала Лиде вызубрить все домашние праздники любовника и даже заставляла покупать подарки его жене и детям к дням рождения и именинам. Тем временем Оторва вела строжайший учет каждой неловкости или небрежности Эдуарда Викторовича, будь то чересчур нежный разговор с женой по телефону в ее, Лидином, присутствии или два выходных дня, проведенных им в семье. (По молчаливому уговору суббота принадлежала любовнице, а воскресенье – супруге.) Оторва научила Лиду изображать в постели страстное исступление с последующим тихим отчаянием: вот, мол, ты сейчас уедешь к ней, а я, а я, а я…
«Может, заплакать?» – советовалась Лида.
«Ни в коем случае! – предостерегала Оторва. – Наоборот, надо встать с постели и сразу превратиться в чужую, в абсолютно чужую! Чтобы он смотрел на своего полпреда и спрашивал: “Парень, а может, это все нам с тобой приснилось?”»
«Да ну тебя!»
«Не “да ну”, а делай, что говорят!»
«Как?»
«А это уж ты сама придумай – как!»
И она придумала: когда потом они ужинали, Лида заставляла себя вспоминать Севу Ласкина, еще здорового, нежного, неутомимого.
«Молодец! – хвалила Оторва. – Мужик должен изредка догадываться о том, что женская память – братская могила его предшественников!»
– Ли, о чем ты думаешь? – раздраженно спрашивал любовник.
– Я? Да так… О разном, – доверчиво улыбалась она.
– А все-таки?
– Сказать?
– Скажи!
– Я хочу от тебя ребенка. Испугался?
– Не возражаю.
Это странное слово «не возражаю» он произнес со спокойной готовностью, лишь внимательно глянув на Лиду своими умными бесцветными глазами. Очевидно, Эдуард Викторович все заранее продумал и подготовился к такому повороту событий. Среди новых русских, надо сказать, организовалась своеобразная мода на многосемейственность, которая служила дополнительным свидетельством их финансовой и мужской могучести. Где-нибудь на Французской Ривьере можно было встретить, к примеру, отдыхающего от финансовых махинаций президента Н-ского банка, окруженного оравой разновозрастных ребятишек, произведенных на свет несколькими мамашами, обладающими всей полнотой супружеских кондиций, кроме, разумеется, отметки загса в паспорте. И случайному знакомому банкир за рюмкой раритетной малаги мог подробно и с удовольствием рассказывать о своем разветвленном чадолюбии, не скрывая живых подробностей:
– А вот тот беленький, Гордей, знаешь, от кого?
