Счастье – скорбь – опять счастье.
…Гуляя по Городу, они видели стариков, которые рылись в помойных контейнерах. Прохожие не удивлялись, старики не конфузились: они копались в отбросах и ворошили мусор – кто палкой, кто прямо руками. Лица не выражали ни брезгливости, ни стыда, одну только деловитость; они не переговаривались, а враждебно супились и защитно выставляли локти, когда кто-то из вновь пришедших посягал на потенциальную добычу. Смотреть на стариков было больно и страшно, отвести глаза – стыдно…
Нищие старики властно проникли в сон.
Иногда сюжет менялся, принимая форму строчек программного кода, по которому можно было поднять упавший троллейбус. Если в коде была ошибка, он должен был вернуться в начало, троллейбус падал снова, но невозможно было найти ошибку без компьютера, который остался в Америке.
Как только казалось, что сон буксует на многократных повторах или разговорчивый постановщик его притомился и, взглянув на часы, покинул сцену, выяснялось, что радоваться рано – сон уже запущен, однако детали наскоро подменили. Например, отсутствовал упавший троллейбус и никто не кричал о зарезанном мальчике, только дом перенесли далеко в лес. Ян опаздывал, как и в исходной версии сюжета, на самолет, а бабушкины волосы были выкрашены в ярко-багровый цвет: я седая, Ганик. Или замещали режиссера-постановщика, причем этот новый ретиво вносил дополнительный абсурд, отчего шоссе больше не шло в гору, но бежать не легче, а трудней, потому что оно оказывалось загромождено стульями. Раздвигать их нельзя по законам сна, можно только лавировать, протискиваться между ними, но стулья прибывают, а шоссе ведет прямо в озеро, за которым и находится дом.
Этот кошмар крутили не каждую ночь, однако часто. Строго говоря, кошмаром его называть было несправедливо, ведь он видел бабушку, мог, если допускал или отворачивался режиссер сна, обменяться с ней несколькими словами. Во всех вариантах сна неизменно присутствовали Город – дом – бабушка – пакет с мусором. Ян вставал и шел на кухню курить.
Отсюда, на расстоянии четырех тысяч миль, Город виделся отчетливее. Два вечера с Кандорскими, кладбища, ночные разговоры в гостинице, взморье. В промежутках были другие встречи по шпаргалке записной книжки, своеобразная лотерея: кто не поменял телефон, кто отзовется, кто уехал?..
Одни радовались, другие недоверчиво переспрашивали: ты не в Америке? Третьи после паузы интересовались: ну и как там?
Люди сохраняли примерно тот же уровень жизни, какой поддерживали прежде, в союзе нерушимом. Как и раньше, боролись с нищетой интеллигенты; бывшие конформистами при советской власти приспособились к власти новой; те, у кого не было способности или желания мимикрировать, уехали за границу.
В конверте, пришедшем из Германии, лежало приглашение на свадьбу Михи и Лилианы. Не было смысла смотреть в календарь – отпуск истрачен, о Кельне в октябре можно не мечтать.
«Длинный, привет!
Я не думал, что женюсь еще когда-нибудь – одного раза хватило. Теперь можешь считать меня рецидивистом.
Очень здорово, что вы слетали в Город. Я тоже хочу: найти, где похоронили Старика. Мы с Лилианой начинаем свадебное путешествие с Амстердама, потом – по вашим следам, в Город, а после – в Вену. Лилиана хочет организовать там мою выставку. Осталось только уговорить австрияков. Она стоит рядом и передает тебе с Юлей ein Küss.
Очень ждем вас. И не трухай – ни шлейфа, ни пастора, ни плясок под баян и мордобоя не предвидится: скромная гражданская процедура. Но! Выпьем как следует, это уж как с добрым утром.
Привет Юле,
А. М.»
Единственный подарок Михе на свадьбу – фильм о Городе. Ян вез на почту диск, упакованный в плотный конверт, а в голове крутились кадры, звучала музыка, «Искусство фуги». Пока стоял в пробке, прикидывал, сколько дисков отпечатать и разослать, и в результате приехал в тот момент, когда пузатый почтарь в синей форме повесил на дверь табличку «ЗАКРЫТО». Пришлось ехать на другую почту, которая работала позже: дорога ложка к обеду. Двадцать минут езды, пустой зал и скучающая черная девушка-приемщица с огромной грудью. Глыба тугого мяса вызывала не вожделение – страх. И резала глаз грубо нарушенная гармония, когда девушка протянула чек: совершенная форма нежной шоколадно-матовой руки.
Успешный день: утром Ян отослал издателю файл с рукописью Стэна и подписал контракт. Юле ничего не сказал – увидит сама готовую книгу через два месяца. Головокружительная скорость!
Октябрьский день еще не погас. Ян закурил и свернул на боковую дорогу, по которой ехал бездумно и не быстро, как выполнивший нужное дело человек. Проехала девушка на велосипеде, свернула на проезд и легко спрыгнула на шуршащий гравий, но Ян это все видел краем глаза – смотрел в другую сторону, где стоял дом.
Стоял не так, как остальные дома, выровненные фасадами по линейке, а чуть в глубине, словно шагнув назад, а перед собой выставил дерево с гладким стволом и широкими, как тарелки, листьями. Желтые, разлапистые, они падали на узкий тротуар и на газон перед домом. У входа стоял пожилой мужчина в джинсовом комбинезоне и прилаживал на газоне табличку «For sale». Ступеньки крыльца, перила, стены выглядели чистыми, не тронутыми ни бытом, ни дождями. Круглый золотой лист мягко спланировал и лег у порога, как рекламный листок октября.
– Простите, как называется это дерево? – крикнул Ян.
Улыбнувшись, мужчина произнес непонятное слово.
– Не понял; как?
Он вышел из машины и сделал несколько шагов по песку.
– Catalpa, – повторил человек и кивнул: заходи, мол.
Часть третья
1
Если бы рачительный Джек-строитель увидел дом, купленный Яном, он окинул бы взглядом светлый холл, просторную комнату с камином и широкую лестницу полувеером на второй этаж и кивнул бы одобрительно. Закатный свет струился в окна, а на верхней площадке лестницы падал широким снопом из застекленного люка в потолке. Балконная дверь выходила в небольшой двор, и напротив нее росло такое же дерево, как у входа, таинственная катальпа.
На следующий день они приехали вдвоем. Юле нравилось обилие света, балкон и трава, на которой лежали, как солнечные пятна, большие листья. Она мысленно пыталась разместить «тинейджеров» в этом новеньком доме, но не получалось, – очень хорошо помнила захламленную квартиру в Сан-Армандо, разбросанные вещи, дешевую ободранную мебель и самого Якова в спадающих шлепанцах – от этого видения так же трудно было избавиться, как представить его с Адой живущими здесь. Самым серьезным аргументом оказалась лестница: сколько раз на дню нужно будет подняться и спуститься двум пожилым людям?..
Обсуждали в кафе на соседней улице – не при хозяине же. Лестница некрутая, спорил Ян, и перила крепкие… Не мог или не хотел осознавать возраст – если не дядьки, то матери; на восьмом десятке не набегаешься. Видел он совсем другое: счастливое лицо матери на просторной кухне, дядьку, растерянно замешкавшегося на пороге, и как он поведет их на второй этаж и покажет спальни – выбирайте, третья для гостей; а тут ванные комнаты, джакузи, душ – и… располагайся, мать! Яша, тебе тут удобно будет работать – свет падает из окна и сверху; ставь компьютер.
