В свои девяносто с чем-то Стэн Важинский без всякого старческого смирения отнес себя к пожилым.
Юля сразу полюбила старика. Мать вначале держалась настороженно, приготовившись увидеть ветхого полоумного старца, за которым требуется постоянный уход, и предложение «пожить, осмотреться» в ней не вызвало энтузиазма. Однако ни ветхости, ни капризного старческого брюзжания в этом старике не было – наоборот, присутствовал старомодный шарм, скоро пленивший Нину.
Юлька с радостью осталась бы в цветущей Флориде: зачем ей Филадельфия, Нью-Йорк – старик рассказывал, она записывала. Тем не менее надо было устраивать Антошку в школу, искать работу, что перспективней было делать, конечно, в большом и трезвом, не расслабленном от солнца и тепла городе, в одном из которых жила бывшая Юлина одноклассница с шестого класса.
…Семья любимой подружки переехала в Москву, и Юлька осталась за партой в непривычном одиночестве. Скоро это кончилось – в классе появилась новенькая, заняла место за партой, и Юлька воспряла духом: Ася Буданцева ей показалась достойной кандидаткой в подруги. Новая одноклассница была приветлива, но не замечала Юлькиных попыток к сближению. Пойти на каток, вместе готовиться к контрольной, в кино – Ася качала головой, всякий раз отвечая «не сегодня», «в другой раз», «как-нибудь»… Юлька отчаялась. Асю хотелось разгадать. О чем так по-взрослому думает эта новенькая? Чем она так занята? С кем болтает на переменах?
А ни с кем. Ася читала – на переменах и на уроках, привычно суя раскрытую книгу под учебник. Она была сдержанной, молчаливой девочкой, не склонной к пылким и тесным девчачьим дружбам, где было принято делиться секретами и требовалась полная откровенность. Такая неразлучность-неразрывность душила, сковывала, не оставляла места для себя. Буданцева держалась отстраненно, закадычных подруг не заводила, была со всеми доброжелательно-ровна. В шестом классе социальный диагноз ставят быстро: воображала. Сдержанность принимали за высокомерие. Буданцева никогда не называла одноклассников Юрка, Лидка, Сережка – только нейтрально: Юра, Лида, Сережа. Юля, которая в классе для всех была Юлькой, оставалась для нее Юлей.
В общем, гордячка, к тому же красивая, что простить было еще труднее: толстые длинные косы бронзового цвета, ни у кого во всей школе таких волос не было, серые внимательные глаза и бледность, как у книжных благородных девиц.
Они сидели за одной партой несколько лет. Иногда проглядывало что-то общее – то переглянутся, услышав что-то несуразное или смешное, то после школы вдруг окажется, что обеим по пути, даже заходили поесть мороженого; чаще всего говорили о прочитанных книгах. И все же настоящая дружба так между ними и не вызрела, скукожилась раньше времени. Это не мешало иногда вместе ходить в театр, бывать друг у друга на днях рождения, а когда умер Юлькин дед, отец матери, Ася пришла на похороны. Такое не забывается. Уезжая, Ася позвонила Юльке. Не для сентиментального прощания, а с приглашением: «Окажешься здесь – дай знать». И действительно, написала из Америки, сообщив адрес.
Он и пригодился; иначе застряла бы Юлька среди пальм, апельсинов и пенсионеров. В пасторальном городке, где жил Стэн, она нашла бы работу разве что за стойкой кафе или в супермаркете. Пугало другое: после пятнадцати лет замужней жизни снова жить с родителями, превратиться в дочку (вернее, в «дочку с сыном»), и она позвонила Асе.
Та отозвалась одним словом: «Приезжай». И добавила, после паузы: «Что-нибудь сочиним». Это была Асина любимая присказка. Вспомнилась юбка – та, в синюю клетку, любимая, которую Юлька прожгла утюгом, позвонила Асе: не жди меня, не пойду. Собирались в кафе «Аллегро», где выступал сам Р***. Ася велела «подобрать сопли» и приезжать с юбкой: «Что-нибудь сочиним». И «сочинила» – застрочила на машинке сожженную складку, даже стильно получилось. Примчались на такси к последней песне, но после выступления Р*** импровизировал, так что не все упустили.
И здесь Ася помогла – привезла Юльку к Алексу: «Местный бомонд, разберешься». Сама там почти не бывала – не с кем было оставить мать, теряющую память, а муж работал в другом штате, появлялся на выходные.
…Вспомнилась уверенная тирада Регины: «Родители – прошедшее время. Нянчить их некому – у меня бизнес, у него, – кивок на мужа, – работа. Старикам обеспечена медицина, комфорт, помощь на дому… Мы бы сами так жили, нет?» – она повернулась к мужу. Тот остался безмолвным, как обычно, но по лицу видно было, что «так жить» он не торопится. «Все так и будем жить, – примирительно загудел Алекс, – детки позаботятся, пристроят нас в стариковские дома. Благодать, а?..» Впервые тогда Юлька услышала в его голосе легкое ехидство. Повисло молчание.
…Завтра Новый год. «Если нет других планов, приезжай, мы втроем». Ася – не подружка, а друг – готова «сочинить» для нее Новый год. Юлька легко представила немногословную Асю с полусумасшедшей мамой и прибывшего из Филадельфии Семку, который мечтает только об одном: отоспаться. Нужно будет поддерживать разговор, и… Будем считать, что у меня «другие планы» – например, упоенно жалеть себя: могла бы сейчас общаться с тинейджерами в далеком Сан-Армандо, а завтра встретить с Яном и с ними Новый год. Как Юля ни старалась увидеть его среди родных ему, чужих ей людей, в другой обстановке, упорно рисовалась одна и та же уютная комната, чашки на низком столике, сказочные цветные стекла в окне и компьютер, по экрану которого лениво ползали геометрические фигуры.
…На мониторе медленно падали снежинки. За окном под закатным солнцем лежал Сан-Армандо. На балконе курил Яков. Вокруг шныряли тощие юркие белки, подбирали орехи. Все окна были открыты, как и балконная дверь.
Ян прилег на диван поближе к телефону. Несколько раз набирал Юлькин номер: ответа не было. На кухне что-то с грохотом упало, лязгнула и покатилась крышка кастрюли, мать сердито ворчала.
Нелепо, бестолково. Нельзя расставаться; зачем уехал?.. В самолете начал письмо – и порвал, выбросил; оставил ее одну, при чем тут письмо, вернусь раньше, чем оно дойдет. К черту письма, пока – только телефон, ее голос, удивительный голос, от него сразу легко. Что я сделал, идиот. Я жил под наркозом пятнадцать лет – без моей Египтянки – и жил бы дальше не живя, Рип Ван Винкль у компьютера, как Яша. Теперь, ожив, от нее уехал, а завтра Новый год, Юлька встретит его на три часа раньше, зачем я здесь, они самодостаточны, никто им не нужен –
– …идет навстречу, как ни в чем не бывало! – мать выжидательно повысила голос.
– Кто? – неохотно отозвался брат.
– Иосиф! Постарел, – удовлетворенно продолжала, – что уж о жене говорить, она всегда была такая… невзрачная. Главное, говорит: «Ада, ты нам не чужая. Наш дом всегда открыт для всех вас…» И как только у него язык повернулся!
– Не хочешь – не ходи, – раздраженно бросил Яков.
– И не подумаю! – вспыхнула та. – Триста лет не надо. Вся семейка у них такая, все двуличные.
В детстве знаешь простые слова. Горячо – обожжешься; острый – порежешься; злой – дэв из сказки; добрый – мама.
