Шура от салата отказался.
– Прости, собрался экспромтом, не позвонил. От Кирки тебе привет. – Он протирал запотевшие очки.
Как часто случается при долгом перерыве в общении, повисали неловкие паузы, потом оба начинали говорить – и замолкали. Поправив очки, Шура сказал:
– Мы уезжаем.
Сколько раз уже так бывало, что какая-то тревожная тема неожиданно возникает снова и снова, в самых разных местах и обстоятельствах, становясь навязчивым – и главным – предметом.
– И вы?
Лишний вопрос.
– И Кира не?..
Не закончила, но Шура понял.
– А что Кира? Радуется: наши дети вырастут свободными людьми. Что еще нужно?
Юля растерялась.
– Чтоб сволочами не стали. Ни ваши дети, ни наши… Свобода… знать бы, что это такое.
– Вот мы так и живем в дерьме, не зная, что такое свобода.
Шурка усмехнулся, глядя поверх чашки.
– В Израиль?
Еще один лишний вопрос.
– Не в Вышний же Волочек, – улыбнулся он.
– Ну… кто-то в Америку направляется…
Он строго прервал:
– Еврей должен ехать в Израиль. А вы что себе думаете?
– Мы тоже переезжаем; правда, не в Израиль.
Юля коротко рассказала про обмен. О разводе не упомянула – к чему?
– Холоймес, – буркнул он. – Плюньте на обмен, собирайтесь за нами.
– Мы-то к Израилю никаким боком… – удивилась Юля.
– Так многие говорят, – улыбнулся Шура, – но если поскрести как следует, то всегда найдется какая-нибудь еврейская тетушка. Или дядюшка. Нет, серьезно, – продолжал он, воодушевляясь, – а если не найдется, то спроворить вам тетю или кузину проще пареной репы. Как народная мудрость гласит: в Беэр-Шеве кузина, а в Киеве дядька. – Сам же хохотнул в непривычную бороду, но закончил серьезно: – Вызов организуем. А когда встретимся, поговорим о свободе.
В прихожей надел дубленку и сунул ей в руки плотный, завернутый в бумагу квадрат:
– Это тебе. Восемнадцатого приходите на прощальный сабантуй.
В бумагу была завернута пластинка: «Эва Демарчик (Польша). Зарубежная эстрада». Та самая. Томашов.
…В Израиле Шуру зовут иначе: Шая. Никто не знает, что он прожил главную свою жизнь Шурой, Шуриком, Александром и Саней. Он всегда будет носить бороду и никогда не станет есть салат из кальмаров – «некошерно», как объяснил в тот вечер. Этот салат ее научила делать Кира. Наверное, у Киры тоже другое имя?..
10
Всю ночь Максим говорил. Родители с энтузиазмом вживаются, отец устроился работать. Дед целыми днями читает «Новое русское слово»: сердится, бросает – и снова берет.
Они перекурили. «Спать совсем не хочется, – удивился Максим, тараща покрасневшие глаза, – хотя устал я как собака. В самолете, правда, покемарил». И стал рассказывать о девушке.
Яна клонило в сон. Девушки – это вечная тема у Максима. Легко влюбляясь, он так же легко расставался со своими пассиями, глубоко не привязываясь.
– Я таких раньше не встречал, – признался Максим и замолк.
– Каких?
– Таких, как эта. Ты-то ее давно знаешь. Я думал, таких не бывает.
Ян приподнялся на локте:
– Ты про кого?
– Про Нину, – Максим улыбнулся в темноте. – Твою сестру.
– Погоди, – Ян прислушался к тихо бухтящему телевизору и соскочил с кровати. – Слушай! В Москве – баррикады?..
По низу экрана бежала лента информации: СССР, путч, ГКЧП, арест Горбачева…
Коварные симметричные цифры года, судьбоносный двуликий Янус… За несколько лихорадочных недель произошло небывалое: КПСС распущена, окончательно распался Советский Союз. Осталась – страна. Изменится ли этот колосс или явит другой лик прежней сущности – взгляд людей обращен в будущее, но куда смотрит Янус?..
* * *
Осталось позади лето с юбилеем, а вскоре гостеприимный дом Алекса перестал быть его домом – Алекс потерял работу, переехал в другой штат, где работа нашлась, и поселился там; а дом продали. Новые хозяева сразу затеяли ремонт, и скоро дом сделался неузнаваемым, словно его разобрали на куски, а потом составили совсем иначе.
Распалась и прежняя компания. Где-то в другом доме Регина демонстрировала свою «праду», учила выбирать единственно правильного преподавателя музыки для ребенка, или машину, или жалюзи, как и решительно всему остальному. Пропали с горизонта Маша с Фимой и лохматый пудель; последний пропал в буквальном смысле, угодив под машину. С отъездом Алекса неизвестно куда подевались его женщины, осталась только Милана с белесыми глазами – она вышла замуж за Люсика. Борис ушел в бизнес: основал свою фирму, подбирал штат и был занят «двадцать пять часов в сутки», как он признался при встрече. Задавал ли он свой любимый вопрос об эмиграции и если да, то кому?
Яну казалось иногда, что многолюдные эти сборища, дом, Алекс и вся долгая дорога сюда нужны были только для того, чтобы исправить их с Юлей невстречу тогда, пятнадцать лет назад. Это как если бы в написанную программу вкралась ошибка, и понадобился такой кусок жизни, чтобы ее найти.
«Дорогой Ян,
Спешу поделиться: весь апрель я провел в Израиле. Меня приглашали еще в 89-м, но не получилось, по понятным причинам. Отпустили без всяких объяснений, внезапно, явно в надежде, что не вернусь. Признаюсь: очень приятно было не оправдать ожиданий этого ведомства.
…Очень много повидал. Целых две недели жил у старого друга в Иерусалиме (он там с 46-го г., профессор в университете). Немного освежил свой иврит – до 14 лет он был наряду с немецким моим родным языком. Основательно подзабыл его, стыдно.
Страна крайне интересна. Север – вроде Швейцарии, только без снега на вершинах гор, за исключением Хермона. Даже пустыня показалась мне чем-то привлекательной, по ассоциации вспомнилось Ваше дорожное письмо. Вообще часто перечитываю Ваши письма. Вы должны писать, Вам это дано. Теперь, когда Вас не тяготит дилемма «быть или не быть» университету, пишите, пожалуйста! Жанр не имеет значения, хотя, должен сказать, эпистолярный Вам очень удается.
‹…› Меня удивило, что Вы считаете Моцарта легковесным. Легок – да (хоть это обманчивая легкость), но не легковесен. Это как Пушкин. Его общеизвестное «Если жизнь тебя обманет…» написано таким веселым хореем, прямо хоть в пляс пускайся! А сколько скрыто за этим… Стихотворение напрямую перекликается с Моцартом, послушайте еще раз сонату для фортепьяно № 16, Allegro.
Извините, если в этом письме я слишком хвастался или спорил. А главное, пишите! – и мне иногда.
