…Сейчас странно представить, что в Шуркиной квартире, где звучала печальная и тревожная песня, живет кто-то другой. Как и в старом доме тетушки Катрины, куда люди приезжают в отпуск, сдают на прописку паспорта и торопятся на пляж.
И в нашей квартире кто-то поселился. Чужие люди не знают, как они там жили – тогда еще втроем: она, муж и маленький Антошка, – и казалось, вот-вот начнется настоящая жизнь.
Юлька недавно рассказывала дяде Стэну, как они с мужем поменяли свои две комнаты в коммуналке на отдельную двухкомнатную квартиру. С доплатой.
Старик ничего не понял: «Обмен – это как? Я помню, во время нэпа вещи меняли на барахолке… Почему бы просто не снять квартиру? Или ты задолжала этим людям деньги и рассчитывалась недвижимостью?..»
У меня не было недвижимости, дядя Стэн. И сейчас нет, и если будет, то не скоро.
«Вот я и говорю: почему не снять? Зачем нужно менять квартиры, как это возможно?!»
Надо будет рассказать ему при встрече – старик приглашал во Флориду, Юлькины родители скучают по ней, по Антошке.
…Стэну надо рассказать о развитом социализме – он-то наблюдал раннюю стадию. Делал какие-то заметки, но началась война, ничего не сохранилось. Юля торопилась описать дядькину жизнь – или хотя бы кусок этой жизни, – пока он еще здесь, пока можно спросить. Он в свою очередь забрасывает вопросами ее: как жила? Какой занималась историей? Как другие люди живут – сейчас ведь новый нэп? Станислав Важинский помнил тот, первый…
Юлька помнила старуху, которая показывала ей квартиру.
– У вас две комнаты, сын говорил? В общей? Мне не привыкать, я выросла в коммуналке. Пойдемте я вам кухню покажу.
Высокая, седая, худощавая. В таком возрасте люди неохотно переезжают, особенно так… радикально, что ли. Должно быть, удивление было написано у нее на лице, потому что хозяйка, открыв еще одну дверь, заговорила сама:
– Здесь у нас кухня. Не хочу ждать, когда погонят отсюда, детка. Плита почти новая. Тут раньше ниша была в стене – мой муж покойный сделал полки для посуды. Мы шутили: перестройка, мол, в действии. Все начинается сначала. Вы не думайте, что я у телевизора сижу. Сама ездила к памятнику Ленину, где Горбачев выступал. Обаятельный мужчина. Такие всегда нужны.
Чудная, подумала Юля. Наверное, жить с ней непросто.
– Мама, – укоризненно заметил мужчина, – зачем опять?..
– Я кухню человеку показываю, – старуха не обернулась. – Хорошие полки, мы тут кастрюли держим, миски. И нечего мне рот затыкать, – бросила через плечо. – Окно выходит во двор. …А мать никто не слушает. Вы молодые, вы ничего не знаете. Потому что сами не пережили. Я не местная, мы с мужем из Старого Оскола. Ну вот, сами видите. Места вдоволь. У нас тут раньше большой стол стоял, мы раздвигали, когда гости приходили. Линолеум тоже муж стелил, лет пять назад. Он два года как умер.
Нелепая старуха.
– Сами поймете, – продолжала хозяйка. – Да, тоже во двор. Уборная отдельно – в определенных обстоятельствах я не люблю коллектива. Это в новых домах все совместно: у кого стирка, у кого понос. Извините за прямоту.
Хозяйка высморкалась и продолжала.
– Сначала введут уравниловку, потом нэп разрешат.
– Мама, ну сколько можно? – мужчина раздраженно повысил голос.
– Они меня занудой считают, – усмехнулась та, – да мне все равно. Старый ворон мимо не каркнет. А вот это чулан, я туда варенье ставлю, запасы всякие. Вы-то молодые, небитые. А я помню: кто поумней, те соль покупают и крупы. Спички, мыло…
– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо перебила вошедшая невестка и закатила глаза к потолку.
Старуха вышла. Невестка, понизив голос, доверительно призналась Юле:
– Свекровь у меня тронутая. Одно имя чего стоит: Новелла! Какое имечко, такая и сама. Ее на перестройке… заклинило. Новелла, в общем.
…А ведь старуха Новелла оказалась права: кооперативчики и кооперативы стремительно набирали разгон – чем не нэп? Талоны на продукты, сигареты, мыло – вот она, уравниловка, Стэн этого не знает – если только не встретил чудаковатую Новеллу в своей Флориде, туда многие старики съезжаются.
Ян упомянул, что вырос в коммуналке. По его словам, там просто был коммунизм в действии: сосед соседу друг, товарищ и брат. Шурка, он же Саня Гурвич, «гениальный фотограф», тоже в общей квартире жил, но Юля бывала там слишком редко и ни с кем из соседей не встречалась. Тот Шуркин день рождения – едва ли не последний раз, когда они виделись на старой квартире. Потом было новоселье, беременная Кира, дочка… Второй ребенок появился с противоестественной быстротой, в чем никакой, разумеется, противоестественности не было, просто жили далеко друг от друга, когда откладываешь встречу, потому что некогда, поздно или нет настроения; постепенно начинаешь малодушно откладывать и звонки, ведь не о чем говорить, если человека долго не видишь. Этот заколдованный круг можно только разорвать, нарушить привычную модель общения – снять трубку: привет, я по вас соскучилась. Однако долгая разобщенность мешала простым словам, и звонок откладывался до чьего-то дня рождения, а то и свадьбы, но не считать же такие светские пересечения встречей? Юля помнила платье, в котором Кира пришла к ним на свадьбу, Кирину улыбку, но настоящей встречи не получилось, при всей Юлиной неприязни к свадьбам, и собственная не была исключением.
…Могло ли пройти пятнадцать лет с того майского вечера – целых пятнадцать лет! – если эти годы можно то сжать, как мехи гармошки, то раскатать перед собой ковровой дорожкой?
…С Шуркой, обвешанным детишками, можно было встретиться на взморье, где Юля с мужем снимали дачу – не хотелось отправлять Антошку в детский сад. Встречаясь, говорили о детях, о воспитании; многие увлекались системой Никитиных, однако Шуру с Кирой это не затронуло. Гуляли вдоль моря; потом обещали звонить, «не пропадать», и разъезжались, «пропадали» до следующего лета.
Все жили по-разному – запутанно, бестолково, но непросто. В последнее время разговоры сводились к отъездам; об этом Юля думала в самых неподходящих местах – например, в очереди за рыбой. Кто-то ждет судьбоносного решения в Италии – лучше, чем в очереди за мороженым хеком торчать. Вена, Рим… Не из атласа, а из жизни тех, кого ты знаешь, это звучит экзотично. Хотя чего-чего, а экзотики хватает и в тесном, провонявшем рыбой магазинчике, где в витрине смерзлись тощими боками столь же экзотичные, неведомые рыбы: нототения, простипома…
Кальмары – голые, скользкие, похожие на ком внутренностей – быстро воплотились в кальмаровый салат на ужин, Антошка любит. И тут в дверь позвонили.
– Шурка!.. Вот это сюрприз!
Он вошел, отряхнув на площадке снег, улыбаясь непривычным лицом. Похудел? Нет, отпустил бороду. И стоял, разглаживая ее степенным, пожилым жестом, тоже новым, вместе с бородой появившимся.
– Хоть бы позвонил, – упрекнула Юля. – Садись, чаем напою. Салат из кальмаров сделала; будешь? Сейчас Антошка придет, на санках катается.
