Кстати, премудрости корректорской работы она быстро освоила, хоть и оставалась младшим корректором, однако превратиться в старшего не спешила. Куда заманчивей было бы стать репортером и сначала, так уж и быть, писать о новых технологиях, производительности труда, которая неуклонно повышается – того и гляди взлетит в заоблачные выси; об этом писали без ее участия, что Ада считала большим упущением. Создав же портрет очередного ударника, она перешла бы в другую газету – что, разве только заводские многотиражки существуют? Ее призвание – стать настоящим журналистом, а не просиживать над гранками, расставляя дурацкие закорючки и стрелочки. Небожители, творцы газетных статей, частенько заглядывали к «девочкам»-корректорам – анекдот рассказать или выпить кофе, завариваемого в мятой, как солдатский котелок, алюминиевой кастрюльке. То один, то другой нередко мог угостить – или угоститься – сигаретой, стрельнуть десятку до получки. До денежной реформы, о которой никто не подозревал, оставалось два года, и десятка еще не превратилась в рубль. Ада приходила в ужас: она-то думала, что на авторов непрерывно сыплется золотой гонорарный дождь… От авторов, однако, нередко попахивало перегаром, брюки лоснились, а ворот пиджака подпирал нестриженые космы. Нет, это не было похоже на золотой дождь.
Непосредственное Адино начальство, старший корректор – сухопарая тетка неопределенного возраста, – оканчивала вечерний полиграфический институт, что в близкой перспективе сулило ей должность редактора. Младшего, разумеется; эта мысль Аду приятно грела. Нет, в полиграфической сфере толку не будет, а диплом у нее, между прочим, университетский.
Правда, бесполезный.
Ох, как Яшка смеялся над ней! «И что, кому твоя журналистика понадобится? Д-дура… Шла бы на приличный факультет! На физику, например. Хотя куда тебе на физику – там голова нужна. В инженеры шла бы, в технологи…» Вот у него голова есть; и что с того? С минуты на минуту его женят!.. Она не допускала мысли, что инициатива могла исходить от брата или быть взаимной, нет: интрига, козни; только так.
Насмешливые слова брата хоть и вызвали бурный протест Ады, с обидой и слезами, но в голове осели. То и дело мелькавшие в гранках слова «новые технологии» тоже сделали свое дело. В самом деле: быт мало-помалу наладился, мать вела хозяйство, присматривала за сынишкой. Не подать ли документы в технический вуз?
Она выбрала специальность «технология производства полимерных материалов». Если бы специальность называлась иначе, например «технология деревообработки» или «новые технологии консервирования рыбы», Ада так же решительно окунулась бы в учебный процесс – она любила учиться. Так было с самого детства, когда отец принес домой книжку по астрономии. Девочка старательно выучила названия планет и созвездий. То же самое продолжалось в школе, в университете – училась ради самого процесса. Так произойдет и впоследствии, на курсах повышения квалификации, которой она пока не овладела вовсе. Но ведь не боги?.. Нет, конечно.
Клара Михайловна выслушала решение дочери, кивнула одобрительно. Вечерние занятия, втайне надеялась она, избавят Аду от одиночества. На вечернем отделении мужчины должны быть серьезные, не пустозвоны. Дочери тридцать скоро, а что с мужем не заладилось, так на нем жизнь не кончается. Ада продолжала говорить, но мысли Клары Михайловны привычно текли сразу по трем направлениям: Янику нездоровится, носик заложен – значит, завтра на рынок не выберешься; сын уже защитился с отличием, однако не спешит ехать, и что там происходит, неведомо. Может, уже женился?..
Яков не женился. Через несколько дней раздался междугородний звонок, и Клара Михайловна услышала: «Мама, я заболел».
3
Бабушка уехала. Через несколько дней мама отвела Яника в детский сад. Он ждал ее до вечера, но мама не пришла, зато появилась тетенька в платочке и повела его в спальню. «Мне домой надо, тетя», – начал Яник, но та перебила: «В субботу пойдешь домой. И никакая я тебе не тетя, запомни. Ложись, вот твоя кровать». Другие дети засмеялись. Они прыгали на кроватях, корчили друг другу страшные рожи, высовывали язык. Тетя-нететя вышла, и мальчики стали дергать Яника за волосы, за уши. Он стоял посреди темноватой спальни и ждал субботы.
Садик был круглосуточный. А что было делать? Мать сказала: «Я уезжаю к Яше». Сколько Ада ни уговаривала подождать, не торопиться, Клара Михайловна молчала, только загибала пальцы, что недоделано: белье замочено – надо выстирать; фасоль готова – сварить суп; Янику гольфы починить, а то резинка сползает… Уложила легкий чемодан – пустого места было гораздо больше, чем вещей, – и помчалась на вокзал.
У брата все так: то бурная любовь, то… туберкулез. Одно хорошо: не женился и сейчас, пожалуй, не до того. Фасолевый суп доварить не хитрость, хоть он и выкипел немного; но что делать с ребенком? После рабочего дня надо мчаться в институт. Две пары лекций – и к десяти домой. Когда ребенком заниматься? Спасибо на работе пошли навстречу – при заводе был свой детсад. И так удобно: круглосуточный! Янику можно посвятить целое воскресенье.
Она представляла, как в субботу вечером уложит его в кроватку. Как утром он проснется и обрадуется, как они неторопливо позавтракают и пойдут гулять, мама с сыном, а потом, если погода улыбнется, поедут на взморье. Как будет вытирать его, пухленького, после купания, вытряхивать песок из сандаликов… Если на улице дождь, она поведет малыша на выставку, в кино, в музей; надо с детства приобщать ребенка к прекрасному.
В субботу выяснилось, что надо перестирать сынишке всю одежду. Кроме того, Ада получила немало замечаний, чтобы не сказать нареканий, на его поведение, самым мягким из которых было «недружелюбный он у вас какой-то, мамочка».
Сынишка только хлюпал носом. Янику больше всего хотелось, чтобы суббота и воскресенье никогда не кончались. Дома было хорошо! По коридору, как и раньше, ходил усатый дядька с трубкой, он останавливал Яника и спрашивал: «Как дела, Пельмень?» Яник сначала не знал, что такое «пельмень» и как надо отвечать. Спросил у бабушки, та засмеялась и объяснила: «Хинкали это. Помнишь, я хинкали делала?»
Вспомнил – и не только хинкали, а какой-то шумный праздник, и как папа громко пел за столом, а мама повторяла: «Не давайте ребенку соус!» Однако сердитая толстая папина мама, ничего не говоря, плюхнула ему на тарелку что-то темное, густое. Было вкусно, только щипало язык; Яник поперхнулся. Папа больше не пел, потому что мама и толстая громко закричали.
Сейчас бабушка поехала к Яше. Наверное, делает ему хинкали, потому что Яша больной. Говорили, что Яша – дядя Яника, потом сказали, что Яша студент. Он приезжал на каникулы, носил Яника на плечах и спрашивал: «Что курим?» То же самое спрашивал у мамы и бабушки. Во рту у Яши торчала папироса. Вечером он прыскался одеколоном и уходил.
…Яник не знал, долго ли отсутствовала бабушка – тогда, в детстве, казалось, что целый год – или полгода, что для трехлетнего ребенка примерно одно и то же – вечность. Эту вечность он проводил в детском саду, неистово ожидая субботы, когда в дверях один за другим появлялись родители и уводили своих детей. Он всегда пропускал момент, когда входила мать, – изо всех сил старался не смотреть в ту сторону, сам себя уговаривая: «Не буду смотреть, не буду, и тогда придет…» И не мог удержаться – бросал украдкой взгляд на белую двухстворчатую дверь. Она долго потом ему снилась, эта дверь.
