Ничего не умею, даже родного отца похоронить. Это тебе не сто лет чужого одиночества.
…Потом ехали назад. Ян опять сидел рядом с Иосифом, а Гедали и Рита с девочкой сзади. Нина задушенно плакала, уткнувшись матери в колени.
Незнакомые люди с нелепыми именами, примирившими Яна с его собственным, оказывались двоюродными, троюродными братьями и племянниками. Они подходили с рукопожатиями; женщины, одетые в черное, смотрели сочувственно, скорбно качали головами. Мужчины – смуглые, коренастые, с одутловатыми лицами – походили на Иосифа и друг на друга.
Когда вернулись с кладбища, в квартире ждал накрытый стол. Те же – или другие? – женщины в черном быстро, но несуетливо передвигались, расставляя приборы. Пахло чем-то незнакомым и пряным. Ян почувствовал острый голод, ему придвинули тарелку. Все рассаживались, но не было радостного предвкушения застолья: тризна – горестный пир, и вино не веселит сердец. Ян отпил; такое же вино отец заказывал в ресторане. Рита протянула ему палочку кебаба. «Вы кушайте, кушайте», – повторяла она.
То один, то другой вставали гости с бокалами; становилось тихо. Вспоминали отца, которого Ян не знал; говорили чуть приглушенными голосами, словно виновник печального торжества дремал в соседней комнате.
Курили прямо за столом, однако Ян вышел на балкон, тянувшийся вдоль всей стены дома. Из окна кухни доносилось звяканье посуды и плеск льющейся воды. «Армуды», – произнес чей-то голос. Он не знал, о чем говорят, однако слово почему-то было знакомо.
Женщины переговаривались на кухне.
– Младший брат, а раньше всех ушел…
– Смерть не спрашивает. Всякому свой срок отпущен…
– Хорошо, что мать не дожила.
– Долму солили? Соли мало.
– Да… Старуху сколько, пять лет как схоронили?
– Добавь. Соль вон там, наверху.
– Больше – пять лет назад Этери с Рустамом уехали.
– Лаваш, спрашиваю, где? На стол надо, кончился.
– …человек она была тяжелый, что говорить.
– Рита ей слова поперек не сказала!
– Тогда Исаак и сердцем болеть начал.
– Рита святая. Зато первая жена… Помнишь, Ада? Яркая такая.
– Могла бы приехать.
– Сын приехал, рядом с Гедали сидит. Вылитый Исаак!
– Он в молодости интересный был.
– Кинза где? Много было…
– А по-моему, на мать похож. Красивый, лицо такое…
– Сколько ей сейчас уже?
– В холодильнике посмотри.
– Ну-у… за сорок уже.
– Любил ее сильно…
– …не только Исаак – Иосиф был в нее влюблен, еще до Исаака.
– В холодильнике нет…
– Хорошо за сорок! Этери младше нее… счас скажу… на три года.
– Сколько они прожили вместе, долго?
– Вот кинза, нашла!
Ян пошел вдоль балконных перил. Давно-давно, в раннем детстве, он подолгу слонялся по такому же длинному балкону, глядя вниз, во двор. Сильный ветер развевал сохнущее белье; казалось, двор полон птиц – они размахивают крыльями, вот-вот улетят. И стол был уставлен едой, а он сидел на коленях отца, водя ложкой по тарелке.
Тогда он был Гаником, и у него был папа.
Солнце садилось. Стволы и ветки деревьев почернели, длинные тени пересекли двор, ветер утих. Кончался день седьмого ноября – черный день календаря.
11
Дома Яна ни о чем не спрашивали. Ада хлопотала о таблицах для своей статьи, Яков ходил угрюмый, часто ночами отсутствовал. «Он опять женится?» – допытывалась Ада у матери.
Пускай женится, устало думала Клара Михайловна.
Якову было отчего смотреть тучей. Докторская закончена, перепечатана, но предзащита до сих пор не состоялась – откладывали, переносили сроки по тем или иным причинам. Сперва назначили на семнадцатое апреля, но загрипповал кто-то из ученого совета. Когда тот выздоровел, его присутствие срочно потребовалось на другой защите. После этого то один, то другой потянулись в отпуск – лето наступило. Следующий срок намечали на конец сентября, но в это время начали засылать в колхоз на картошку. Завлаб развел руками: собирайся, Яков, – в прошлом году твоя группа не ездила, профсоюз мне плешь проел. На две недели; ничего страшного, сам понимаешь.
Что правда: в прошлом году не ездили, потому что ставили эксперимент, и без расчетов Якова хрен бы поставили, однако самое главное было не это, а то, что в репринте фамилия завлаба стояла первой в списке авторов; какой уж тут колхоз.
Уехал Яков с тяжелым сердцем, и не зря. Именно тогда в институт прибыла делегация американцев, и трудно было отделаться от мысли, что неслучайно группа Якова в это время срочно понадобилась в сельском хозяйстве. Он таскал мятые ведра с грязной морковкой, в то время как Гринвалдс рассказывал американцам об эксперименте.
…Следующую назначили на двадцать девятое октября, но накануне сообщили, что не хватает одного документа.
Не могло такого быть, озверел Яков. Все бумаги проверил несколько раз, да и сами ведь тоже приняли, покивали, сложили в папку. Где они раньше были, если не хватало копии диплома?! Да была копия, была! Теперь опять ждать… очередного простого числа, коих неисчислимое множество.
Предупреждал Аркадий; да только ли он? Просто с Аркашкой они одиннадцать лет вместе работают. Если с кем и можно в институте говорить откровенно, то с ним. Э-э, дурак: женился. Диссертацию так и не довел до ума; а работа сильная. Аркадий первый сказал: поставь Гринвалдса соавтором.
Как будто Яков не знал, что именно этого завлаб и добивается. Знал, конечно; и знал даже почему: трудно было допустить, чтобы Яков защитил докторскую раньше, чем он. Тем более что у самого Гринвалдса конь не валялся – он вечно приженивается к работам своих сотрудников. Яков уже сделал несколько своих работ «двуспальными», причем фамилия завлаба стояла перед Яшиной, словно в издевательском порядке – по алфавитному, видите ли, принципу: Гринвалдс А. Р., Хейфец Я. Н. Только мало ему.
Нельзя сказать, что Яков не примерял омерзительную идею; примерял. И – отпихивал. Душа не принимала.
В последние месяцы его бесил один только вид Гринвалдса: щегольской пиджак, галстук-бабочка, пышная седина и молодая пружинистая походка. Но главное, голос: бархатный, убедительный, всегда мягкий, но уверенный. Обволакивающий голос. Говорили, ни одна дама не могла устоять.
Дамы – ладно; самому б устоять. Остальные без колебаний – или все же колебались? – включали завлаба в соавторы. Да что говорить – Яков и сам небезгрешен: сколько у него с Гринвалдсом «совместных» работ? То-то и оно; достаточно. Но докторскую не хотел поганить чужим именем – оберегал, как жену, если бы таковая имелась.
И племянника берег: с самого начала в соседний институт устроил, чтобы Гриня лапу не наложил. Он любит брать под крылышко таких – молодых, башковитых и безденежных, чтобы таскали каштаны из огня. Кто и для кого таскал горящие каштаны, а главное, за каким чертом, Яков сроду не знал, однако позаботился, чтобы племяннику не приходилось писать программы для этого паразита.
