Тут зазвонил телефон, оторвал. Но самое красивое я увидел и снял».
Он удалил из адресной строки имя Тео, ввел Юлькино. Найдет – потом. И вдруг подумал о сходстве имен: Тео Вульф – Томас Вулф.
Когда за два дня до Нового года врач произнес слово «хоспис», Ян помертвел лицом. «Это необходимо?» – спросила Юля. «Вы не можете контролировать ситуацию двадцать четыре часа в сутки, – бросил онколог. – Или стационар, или я назначаю вам хоспис на дому».
Новое назначение прибыло третьего января. Суровая, приземистая, почти лысая женщина в очках объяснила: «Мы не лечим – мы облегчаем последний путь». Она ловко обошла тянущиеся трубки с кислородом и села на диван. Ян сквозь кашель ответил на вопросы, медсестра заполнила какие-то бланки, передала пакет с морфином и строго ткнула пальцем в инструкцию.
– Можно, чтобы она больше не приходила? – попросил Ян.
Увы, не только лысая медсестра решила облегчить его последний путь. В дверь позвонила вертлявая особа в распахнутой куртке и заговорила громко и жизнерадостно:
– Духовная помощь из хосписа. Что ваш муж предпочитает: кремацию или похороны?
– Спасибо, но мы это не обсуждаем, – Юля теснила духовную помощь, блокируя вход.
– Но мы должны…
– Вы ничего не должны.
Где гарантия, что она не придет опять?!
– Юлечка, что хотела эта баба?
Хоронить тебя, родной. Выбирала способ.
– Адрес перепутала, – громко крикнула, возвращаясь в комнату.
Слышал или нет?..
Господи! Спаси нас от глухих!..
Морфин гасил боль и помогал уснуть. Ян открывал глаза: «Мне жалко спать. Еще успею выспаться…» – и снова задремывал.
О последней неделе даже с сыном Юля говорила мало, коротко сообщая главное. Дозу морфина повысили – помогает – слушает музыку – ничего не надо, спасибо – взяла отпуск –…
Январь был холодный, бесснежный. Ян мерзнул. Помогали какие-то дедовские средства: спиртовые компрессы, горчичники. Тонкие, как у подростка, руки, на спине четко видны ребра. Нужно было осторожно и быстро натянуть на него майку, фланелевую рубашку, жилетку; сверху накинуть плед.
– Скоро будет тепло, – говорила она беспомощно.
– Тепло… тепло будет…
Зачем я сказала про тепло?! Тепло наступит, а он…
Он смотрел в окно – большой седой растерянный ребенок, недоумевающий, как с ним могло приключиться такое.
– Хочешь, я тебе почитаю?
– Лучше поговори.
И говорил сам – сквозь кашель, одышку, с долгими паузами.
– Юленька, вот это и была жизнь. Я думал, это черновик; а настоящая жизнь потом наступит, когда я проживу черновой вариант и пойму, как надо жить. Оказалось – нет, не черновик. Другой не будет.
А жить я так и не научился.
Я не помню, как я жил без тебя. Какой я счастливый, что ты есть!
…Юлечка, сядь! Отдохни. Нельзя так, ты загонишь себя!
Я тебе рассказывал про капсулу?.. Почти всю сознательную жизнь я таскал ее на себе. Без нее было совсем плохо. Только знаешь, я боялся, что капсула прирастет ко мне навсегда. С тобой она мне стала не нужна. Ты меня освободила.
Он говорил, уставал – и засыпал.
– Юлька, Юлечка! Вдруг испугался, что ты ушла. Мне снилась бабушка. Она сказала: «Ты приедешь, и мы встретимся. Только здесь время другое». Она обнимает меня, целует; а я не помню, чтоб она меня целовала… В летнем платье, с цветами. Я помню; было другое тоже… Мы с ней прощаемся ненадолго, и я смотрю на часы, но забыл, какое время бабушка назвала. Юлька! Там, в ящике стола, часы такие… крупные, карманные. Принеси, их нужно завести.
…Ты вкусный суп сварила. Спасибо, малыш!
…у меня сознание раздвоилось: один я – обыкновенный, другой я – с болячкой…
Сказывался ли эффект морфина или происходило что-то другое, Юлька не знала. Думать об этом тоже было некогда.
Несколько раз Ян просыпался с криком:
– Зачем Яков гасит свет? Юлечка, скажи ему, чтобы не гасил, мне опять снилась яма… Скажи ему!
Повторялся самый страшный сон, с обступающей тьмой и неподвижностью.
– Я давно не говорил, что люблю тебя. А ты молчишь. Какая вкусная вода…
На столике террасы стояла бутылка коньяка. Закутанный в плед, Ян сидел в кресле, с наслаждением подставив солнцу лицо – серо-желтое, усталое, спокойное. Он изредка откусывал крекер или брал клубничину: «Вкусно… только не хочется». Январский день был удивительно теплым, плюс шестнадцать по незабытому Цельсию. Все так же стояла казенная кровать посреди гостиной, и оба делали вид, что ее нет. Часто звонил телефон.
Приехал Люсик, побыл минут двадцать, его сменили Шлыковы. Рина привезла копченую лососину, Шлыков выпил рюмку коньяку и хотел налить вторую, но жена остановила: «Ты за рулем. Ну, нам как бы пора…»
– Не хочу ложиться, – признался Ян. – Жалко спать… Я бы с ним выпил, а поздно.
Появились («мы тут неподалеку были…») Фима с Машей. Надо было спросить, где песик, но вся светскость из Юли выветрилась.
Ян обрадовался Антошке.
– Юлечка, принеси мою камеру.
Настоял, чтобы тот взял ее с собой:
– И не спорь. Снимешь Париж.
Антошка уехал с перекошенным лицом. Ян отпил глоток коньяка.
– Скоро появятся почки, – кивнул он на дерево, – и соловей прилетит.
Вечер; еще один. Он слушал стихи с наслаждением, словно пил самую вкусную воду. Пастернак – Томас Вулф – Мандельштам –…
Утром девятого проснулся счастливый: «Я хорошо поспал». Лицо пожелтело, небритая седая щетина мягко заштриховала запавшие щеки.
– Что делать с матерью?
– Наверное, сказать, – Юлька внутренне содрогнулась. Главная мука!..
…Помнить это не хотелось, но выкинуть из памяти не могла. Как уговаривали Якова поехать за Адой, как тот сопротивлялся, долго и тщательно завязывал шнурки туфель и ворча садился в машину, когда Ян мучительно пытался найти такое положение на больничной кровати, чтобы лицо не кривилось от боли.
– Дай морфин.
– Ляг у себя в спальне, я помогу.
– Мамашке трудно подниматься… Тут быстрее будет… – и закашлялся, трубка с кислородом упала на подушку.
Появилась Ада:
– Я тебе привезла мед, он отлично помогает!
