Проснувшись, он какое-то время слышал мелодию, потом она пропала. В скрипке из сна отчетливо узнал ту самую «скрипочку» из раннего детства, которой так и не посмел коснуться, только погладил украдкой блестящие замочки футляра.
…Кашель, озноб, температура. «В тот раз тоже так было». Возвращались от врача, и Ян упрямо твердил между приступами кашля, что все началось с той, первой пневмонии, с тех пор и рак поселился. «Был бы я постарше… – протянул мечтательно. – Кто старше, тот болеет дольше. Раку старики не интересны». В то время как у нас все наоборот, Юля задыхалась от бессилия: не только рак – опухоль в колене, метастазы, а теперь еще пневмония, чтобы мало не показалось.
– Юлечка, не могу я тебя беречь.
Он наклонился и легко поцеловал ее висок.
– Езжай, малыш, а то снегопад обещают.
Обещали, но снегопад еще не начался. Серый снег по обочинам, серая дорога, серое небо. Стекло потело, часто приходилось включать дворники. Шмыгая носом, Юлька на ощупь искала салфетку. Стекло потело, хотя дворники трудолюбиво елозили симметричными веерами. Можно только сморгнуть и вытереть глаза. Ты себя, милый, береги. Это самое главное. Потому что я помню февральский вечер, почти пять лет назад, и твою фразу: Юлька, ты спасешь меня? Спаси меня, Юлечка.
Девятое февраля седьмого года нового века, день диагноза.
Ты обманул свою болячку, скупо отмерившую тебе два с половиной года – прошло почти пять. Почти…
Позвонить во Флориду – и можно лечь. Сначала то, что труднее: поговорить с родителями, ответить на неизбежные бессмысленные «ну как?..». Хорошо, что сейчас у них Чижик: даже на него не хватало души.
Каждый день Ян звонил матери. Сыпались ее бестолковые напористые вопросы. Да, намного легче. Боялся тебя заразить. Я выздоровел, но небольшое осложнение. Да не ори ты!.. Ничего страшного, не волнуйся… Маленькая пневмония. Какой мед, зачем с Яшей?! Мать, я принимаю антибиотики, не хлопай крыльями!.. Был, конечно, где я возьму антибиотики без врача? Нет, почти не кашляю.
…В госпитале стояли кресла на колесиках – точь-в-точь такие, как в доме, где жила мать.
– Я не могу идти. Тебе не тяжело будет, Юленька?
– Нет! – оно само катится.
Хорошо, что он не видит мое лицо.
Доктор не удивился при виде Яна в кресле и с готовностью развернул к ним экран компьютера. Новые осложнения. Новые назначения. Следующий тест – через месяц.
– Извините, доктор. Вы можете сказать, сколько мне осталось времени?
Тот не удивился.
– Возможно, месяц. Или месяца три. В любом случае советую вам уладить все ваши дела.
Самый абсурд онколог приберег на прощание.
– Happy New Year! – улыбнулся в дверях.
– Happy New Year, – отозвалась Юлька рассеянно. В самом деле: двадцать девятое декабря.
Зачем он врет, устало думал Ян, какие три месяца, какой месяц?.. Для чего нужен новый тест, если… И какие «дела» советует уладить? Промелькнула абсурдная мысль, что тот знает про новый Альбом. Я не успею.
– Юлька, ты доделаешь Альбом?..
– А?.. Прости, ничего не соображаю. Дорога скользкая…
В тот же день доставили кислород в огромных баллонах и специальную больничную кровать – Ян уже не мог подниматься на второй этаж. И кровать с рычагами, поставленная посреди гостиной (другого места не нашлось), и кислород входили в новые назначения. Притихший Яков отводил глаза.
– Ты мне поможешь… до спальни? Я тут не хочу.
Помогла. Домой не поехала. Короткой беседы Яна с дядькой Юля не слышала, но легко догадалась о смысле, когда Яков энергично закивал: «Да-да, конечно, пускай».
На работе ее обстоятельства знали. Отпуск в январе? Пожалуйста!..
А через два дня в Нью-Йорке наступил Happy New Year, с огромной счастливой толпой, не сводящей глаз с сияющего шара. Ни Юля, ни Ян не смотрели на экран. Шар опустится с наступлением Нового года с той же закономерностью, как пузырьки шампанского упруго взлетают вверх.
– Юлька, я много сделал?
Она подумала.
– Ты построил дом для нас – Альбом. Не знаю, много это или мало. Знаю, что хорошо.
В Пряничном домике было тихо. Дядька скрылся в спальне – вопреки обыкновению неслышно, без стука закрыл дверь.
– Я пытаюсь оценить сам – и не могу. А времени нет. Например, я написал несколько хороших программ, это были удачные проекты. Но когда я думаю, сколько сделано, в голову приходит совсем другое: что я не успел, чего не сделал, а мог…
И мне жалко.
– Например?
– Я опоздал к Сане на день рождения – опоздал к тебе на пятнадцать лет.
– Зато к Алексу мы оба пришли вовремя. Первое опоздание не считается.
– Скажи, зачем они прислали этого монстра? – Ян кивнул в сторону кровати.
– Врач говорил, что для спины лучше.
– Пока ты была в аптеке, я лег. Это безобразно.
– Тебе с кислородом легче дышится?
– Легче. Только курить неудобно… да мне и не хочется.
– Тогда зачем?..
Ян покрутил в пальцах сигарету, но не зажег.
– Если перестать, то получится, что рак оказался сильнее меня. Заставил бросить. Понимаешь? Я хочу остаться таким, как есть. Он и так много отобрал: я ведь уже ничего не снимаю. Пусть Антошка заберет мою камеру, хорошо? Потом…
– Ян…
– Юлечка, я не успею… И не хочу, чтобы в чужие руки.
Оказывается, можно сидеть и обсуждать, что будет, когда не будет его.
– Книги, вся музыка – тебе. Пожалуйста, Юлька. Скажи: «хорошо».
– Хорошо.
– Не так. Скажи: «хорошо, Журавлик». Меня никто так не называл.
– Хорошо, Журавлик.
– Юлечка, не плачь. Послушай, вот у меня заложено. Только у меня произношение дрянное на всех языках. Вот, помнишь это:
And time still passing… passing like a leaf…
Time passing, fading like a flower…
Time passing like a river flowing…
Time passing…
Он закашлялся, книга соскользнула со стола, Юля подхватила, машинально скользнув глазами по странице.
Time passing as men pass
Who never will come back again…
Он сидел на диване, хрипло переводя дыхание.
– Прости, малыш. Я лягу. Только на минутку к компьютеру подойду.
«Хочу рассказать – вдруг забуду. Вчера резко похолодало, вечером пошел снег. Это было настолько красиво, что я погасил свет и стоял у окна, пока хватало сил. Сначала крохотные легкие снежные пылинки робко, неуверенно кружились в воздухе: куда мы попали, что это вокруг? – потом их становилось все больше, новые подгоняли первых, и не долетевшие до земли садились на ветки, на крыши машин. Ветра не было, снег – теперь можно стало назвать это снегом – падал совершенно перпендикулярно, как-то освобожденно. Тот момент, когда белые пылинки превратились в снег, так и остался загадкой, его невозможно было уловить глазом. И оторваться от этого зрелища тоже было трудно.
