Маша подошла к окну и одернула штору. Стихия – а это была именно стихия – набирала свою яростную силу. Дождь с таким усердием барабанил по земле, что на дорожке появлялись внушительные проплешины.
Маша бросила взгляд на дедулину «Волгу», стоявшую у ворот. Нет, это, конечно, абсолютное безумие! В такую погоду… Идиотская и совершенно абсурдная мысль – сесть сейчас за руль. Старики этого не переживут. До города Маша не доедет, с ее-то водительским опытом. Глупость какая-то отчаянная! Не просто глупость – абсолютное безрассудство, столь несвойственное разумной и рассудительной Маше!
Вот они, гормоны, делают свое дело!
Маша попыталась успокоиться и взять себя в руки. Потом ее осенило – Татка! Любимая и верная подружка! К тому же – соседка!
Она набрала Таткин номер. Услышала протяжное и грустное:
– Алло!
Маша затараторила:
– Татуся, милая, пожалуйста! Прошу, прошу и умоляю! Сходи к нам. Ну что тебе стоит? У тебя же ключи от квартиры! Волнуюсь за Вовку – телефон молчит. А вдруг, не дай бог… Ты же знаешь – у него сердце! А если он там без сознания? Лежит и никто не может ему помочь? А если вообще его нет дома? Если не доехал? Если… Подумать страшно! Понимаю – дождь, непогода, но…
Таня перебила подругу:
– Господи, о чем ты? Какой дождь? При чем тут погода? Конечно, конечно, разумеется! Уже надеваю туфли!
Таня сбросила тапочки, влезла в первые попавшиеся ботинки – мамины, прогулочно-собачьи, да какая разница! Сорвала с вешалки плащ и выскочила за дверь, бросив в трубку:
– Сразу позвоню!
Маша села в кресло и поставила телефон на колени. Оставалось только ждать.
Тата выскочила из подъезда и бросилась в соседний, Машин. За минуту пробежки вымокла до нитки. Дернула ручку парадной. Не дожидаясь лифта, взбежала на четвертый этаж. У двери прислушалась. В квартире тихо играла музыка. «Дома и жив! – мелькнуло у нее в голове. – Видимо, что-то с телефоном! Бедная Машка! Сходит там с ума, мечется». Таня нажала кнопку звонка. Дверь не открывали. Таня повторила звонок с особой настойчивостью. Музыка за дверью стихла. Ей показалось, что она слышала шаги. Точно – шаги! А следом раздался зычный и протяжный женский голос:
– Котик! Звонят!
Дальше – шипящий мужской шепот, который бедная Таня совсем не разобрала.
Она устало прислонилась к стене и закрыла глаза. «И ты, Вова! И ты, Брут!»
Через минуту она медленно спускалась по лестнице и вытирала слезы. «Бедная, бедная Машка! Чистый, прозрачный человек! Девочка моя беременная! Страдает там, бедная, за сердце его переживает! За этого подонка! Глупая, наивная, святая Машка!»
Тата дрожащими руками открыла дверь в свою квартиру и в абсолютном бессилье опустилась на стул. Все они одним миром, все. Даже Вова этот! Туда же! Скотина недоделанная. Предатель! От беременной жены!
Тату душили горькие слезы обиды – за всех живущих женщин на земле, за всех подло обманутых и коварно преданных. Она раскачивалась на стуле и в голос подвывала:
– Бедные, бедные мы! Измученные и растерзанные! И за что нам выпала горькая женская доля, за что нам такая незавидная участь?
Вспомнила все и сразу – свой затянувшийся, муторный, изнурительный роман с неверным и коварным красавцем по имени Гия, роскошным сорокалетним грузином, оператором на «Мосфильме», мучившим бедную и наивную Тату ревностью и недоверием. Про звонки от его бывших подруг и пьющей жены, про их подробные и обстоятельные доклады об изменах коварного идальго. Про то, что пролетает бездарно ее молодая жизнь, горит, как фитиль, и коптит, как фитиль, – ярко, но с запашком досады и горечи. Про то, что не находит она сил, ну просто не находит разрубить этот узел, порвать, забыть и начать новую, честную и чистую жизнь. Вспомнилась и история деда, на седьмом десятке ушедшего к молодой аспирантке, и скорая смерть не перенесшей предательства бабушки. Вспомнилась и история мамы – любимой и прекрасной, родившей Тату от женатого мужчины, так и не принявшего окончательного, мужского решения, который мучил маму пятнадцать лет: не забирал и не отпускал. Вспомнила она и о своей любимой питерской тетке Инне, которую муженек оставил с больным ребенком на руках. Бросил подло и грязно – ушел к ее же подруге. А бывшую жену и больного ребенка вычеркнул из своей жизни.
Наревевшись, бедная Тата спохватилась и схватила телефон. Машка! Любимая Машка мечется, как тигрица, по даче и ждет ее звонка! А любое волнение для нее…
Маша мгновенно сняла трубку.
– Спит твой Вова. Спит, как сурок, – устало сказала Таня. – Дыхание спокойное, пульс ровный, – монотонно доложила она.
– Устал, наверное. Бедный! С его-то здоровьем! Такие нагрузки! – выдохнула Маша и принялась извиняться и благодарить верную подругу.
– Ладно тебе! – отозвалась Таня и положила трубку на рычаг.
Потом она пошла в ванную, умылась холодной водой, долго разглядывала себя в зеркало, тяжело вздыхала и качала головой.
Дальше налила себе в рюмку сладкого и липкого ликера – единственное, что было в доме – и выпила одним махом, крякнув по-мужски, и вытерла рот ладонью.
Потом она сняла промокшую одежду, легла в постель и с головой накрылась одеялом. На душе было тошно, противно и тоскливо. Но… почему-то – стыдно признаться – душевная боль чуть-чуть отпустила. Всегда так бывает – утешается человек, понимая, что он на свете не один. Не один несет свою ношу, не один страдает, не к нему одному так несправедлива судьба-индейка.
Повздыхала Таня, поворочалась и… Уснула. Кофейный ликер, тепло и душевные переживания.
* * *
Маша выпила теплого молока, съела на нервной почве бутерброд с любительской колбасой (нельзя, вредно, но очень хочется – все-таки человек перенес сильный стресс) и поползла наверх, в свою светелку.
Уснула она довольно быстро, предварительно положив на голову маленькую думочку – чтобы не слышать раскатов грозы.
Проснулась она от того, что кто-то сидел на краю ее кровати и гладил ее по плечу. Она открыла глаза и увидела мужа Вову – промокшего до нитки и совершенно счастливого. Маша села на кровати и потерла глаза.
– Ты? – ошарашенно спросила она. И растерянно добавила: – Ты же спишь дома.
Вова счастливо рассмеялся и покрутил пальцем у виска:
– Ага, сплю. Это я тебе снюсь, Манюнь!
А потом рассказал молодой и очень любимой жене, как долго, трудно и медленно он добирался с работы на дачу – в такую-то погодку, просто черти устроили сабантуй!
Маша опять ничего не понимала, обнималась с Вовой, ахала и охала, говорила ему, что он сумасшедший, абсолютно сумасшедший! В такую погоду! Это ж надо додуматься! Нет, должно же такое прийти в голову – сесть за руль в такой дождь! А если бы… Ругала его и целовала.
Потом, окончательно проснувшись, она заплакала, оценив наконец степень опасности, и опять с удвоенной силой ругала мужа и горячо целовала его и обнимала.
