О природе русского мата мы ещё поговорим, но здесь скажем лишь, что сегодня он ощущается как исключительно непристойная инвектива, но преимущественно междометного, восклицательного характера. Буквальный перевод его на другие языки абсолютно неприемлем, ибо в некоторых культурах (например, кавказских) подобное поношение матери – неслыханное, чудовищное оскорбление. Сравним в этом связи остроумное обыгрывание такой ситуации у В. Высоцкого, где герой встречается, правда, не с кавказцами, а с инопланетянами:
В запале я крикнул им:
«Мать вашу, мол!»
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевёл,
Что мне за себя стало стыдно.
Точно так же было бы стыдно носителю кавказской культуры, если бы он перевёл русский мат на свой язык и в таком переводе его «озвучил». Произнесение же русского мата по-русски не кажется ему таким грубым, в его понимании это просто «детонирующая запятая», «табу-сема», которую полезно вставить в речь на его собственном языке.
Дело в том, что, как отмечают психологи, эмоциональное восприятие слова на иностранном языке, как правило, гораздо слабее, чем на родном. Выше уже отмечалось, что русское слово «лимон», произнесённое русским, вызывает у него более сильное слюноотделение, чем им же произнсённое английское «lemon». Точно так же воспитанному русскому гораздо легче произнести в обществе английское «fuck», чем «ебаться».
Междометный характер брани приводит к тому, что самое бессмысленное сочетание или слово может быть воспринято как инвектива – в силу бессмысленности или малого смысла даже привычной инвективы. У Гоголя:
Коробкин (продолжает). «Судья Ляпкин-Тяпкин в сильнейшей степени мове тон (Останавливается), должно быть, французское слово.
Аммос Фёдорович. А, чёрт его знает, что оно значит! Ещё хорошо, если только мошенник, а может быть, и того хуже.
Из газетного очерка:
«Может, ты вундеркинд, соксиль-воксиль!» – крикнул Петруха, думая остановить этим непонятным словосочетанием парня. «Не матюгайся, Дядя Петя», – спокойно возразил Славик и тихонько притворил за собой дверь.
Иногда сокращение инвективы уменьшает её вульгарность, а иногда, наоборот, усиливает. В русском варианте усечённая инвектива «Твою мать!» или просто «Мать!» звучит значительно мягче, чем произнесённая полностью, включая вульгарный глагол. Именно на этом построена шутка, в которой лозунг «Берегите природу, вашу мать!» начальство требует переделать из-за очевидной ассоциации с матом, в результате чего появляется «улучшенный» вариант «Берегите природу, мать вашу!»
В испанском варианте матерная инвектива «Tu madre…» произносится тоже без упоминания непристойного глагола, но зато называется мать и делается определённое движение головой, которое вынуждает слушателя самого мысленно докончить оскорбление в свой адрес (адрес своей матери).
В английском языке аналогичные сокращения «You mother!» Или «Oh mother!» (вместо «You motherfucker!») тоже значительно мягче, тем более что в первом примере сознательно искажается и грамматика: в таком усечённом виде надо было бы говорить «your mother»!
Иногда вульгарный характер англоязычного словосочетания маскируется с помощью просторечных форм: «I don’t know them mothers!» вместо «I don’t know those motherfuckers!»
Это слегка напоминает русский вариант «Мать твою ети!», где «ети» устаревшая и плохо опознаваемая форма от «ебти».
Тем более невинно выглядит такая идиома, сексуальный смысл которой давно утрачен и не всегда ясен самому бранящемуся. Такова «Уши твоей матери!» южноафриканской народности коса. Скорее всего, здесь подразумевается, что оскорбляющий имел возможность договариваться с матерью своего противника насчёт любовной встречи. В языке коса это сильное оскорбление.
Слова-паразиты
Так называемые слова-паразиты – это слова или «чуждые звуки», которыми человек во время разговора заполняет неизбежно возникающие паузы: различные «вот», «значит», «э-э-э» и др. Речь они не украшают, в обильном употреблении могут раздражать, но всё же бывают по-своему необходимы. Так что паразитами их можно называть с оговоркой, просто в силу их бессмысленности.
Выше уже неоднократно упоминались инвективные «детонирующие запятые», выполняющие ту же роль слов-паразитов, но с важной особенностью – они несравненно более эмоциональны. Сравните: «Иду я, значит, вчера по улице и, это, не смотрю по сторонам, как вдруг, э-э-э, меня кто-то окликает…» и «Иду я, блядь, вчера по улице и ни хера по сторонам не смотрю, и вдруг меня, етит твою мать, кто-то зовёт».
Взволнованный человек может не найти нужных слов, которые были бы достаточно информативны и выразительны. Поэтому происходит своеобразное разделение труда, когда одни слова сообщают информацию, а другие делают эту информацию более эмоционально насыщенной.
Это хорошо демонстрирует известное сатирическое стихотворение, написанное в виде доноса от имени малограмотного пенсионера:
Вокруг курорта Коктебля
Такая дивная земля,
Природа, бля, природа, бля, природа.
Но портят эту красоту
/ Сюда приехавшие ту —
/ неядцы, бля, моральные уроды.
(Стихотворение приписывается А. Галичу)
Пример из рассказа Александра Кабакова «Бабилон»:
Я, Ваня Добролюбов из Йошкр-Олы, построил вам дома. Я построил эксклюзивные резиденции с пентхаусами и, блин, инфраструктурой, блин, с видео, блин, наблюдением и фитнесом, блин, блин, блин, с паркингом на хренову тучу машино-мест, […]. С венецианской штукатуркой и каррарским, ё, мрамором в холле-вестибюле, с колоннами, ё, внутри, ё, квартир, ё, по индивидуальным, ёханый бабай, проектам, эксклюзив-люкс, грёбаный мамай, для обеспеченных господ, блядь!
Нечто отдалённо подобное можно увидеть в обычной практике японского литературного языка, где частица «кана», часто добавляемая к существительному, прилагательному или глаголу, выражает только эмоцию восхищения, одобрения, печали или радости. В европейских языках этой частице иногда соответствует просто восклицательный знак.
Одно из главных достоинств таких восклицаний заключается в их крайней многозначности, в возможности выразить практически всё что угодно при минимуме лексических средств. Один и тот же корень в состоянии передать то, что в обычном языке требует очень богатого словаря и хорошей техники общения. Знаменитый психолог Л. С. Выготский цитирует эпизод, рассказанный Ф. М. Достоевским:
Однажды в воскресенье уже к часу ночи мне пришлось пройти шагов с пятнадцать рядом с толпой шестерых пьяных мастеровых, и я вдруг убедился, что можно выразить все мысли, ощущения и даже глубокие рассуждения одним лишь названием этого существительного, до крайности к тому же немногосложного. Вот один парень резко и энергически произносит это существительное, чтобы выразить о чём-то, о чём у них общая речь зашла, своё самое презрительное отрицание. Другой в ответ ему повторяет это же самое существительное, но совсем уже в другом тоне и смысле, – именно в смысле полного сомнения в правильности отрицания первого парня. Третий вдруг приходит в негодование против первого парня, резко и азартно ввязывается в разговор и кричит ему то же самое существительное, но в смысле уже брани и ругательства. Тут ввязывается опять второй парень в негодовании на третьего, на обидчика, и останавливает его в таком смысле, что, дескать, «что же ты так, парень, влетел. Мы рассуждали спокойно, а ты откуда взялся – лезешь Фильку ругать». И вот всю эту мысль он проговорил тем же самым словом, одним заповедным словом, тем же крайне односложным названием одного предмета.
