В то время как вожди армии советовались о предстоящей атаке, толпа следовавших за армией людей – безоружных, по свидетельству легатов, и лишь полагавшихся на Бога – ринулась на стены и завладела ими без ведома и приказаний начальников армии. Последняя кинулась за толпой, и легат сдержал свое слово: произошла резня, почти беспримерная в летописях Европы. Ни одно живое существо – от грудного младенца и до дряхлого старика – не было пощажено. Говорят, что семь тысяч человек было избито в Церкви святой Марии Магдалины, где они скрывались, ища убежища.
Сами легаты определяли число убитых приблизительно в двадцать тысяч, а достойные меньшего доверия летописцы дают цифру в четыре и пять раз большую. Один современник, ярый цистерцианец, сообщает нам, что к легату Арнольду обратились с вопросом, следует ли щадить католиков.
Представитель Папы, боясь, чтобы не ускользнули еретики, выдавая себя за католиков, дал следующий жестокий ответ: "Убивайте их всех! Бог там уж их разберет!" Все были вырезаны, все было разграблено, и город сожжен; в этот жаркий июльский день заходящее солнце осветило лишь дымящиеся развалины и обуглившиеся трупы – жертву всесожжения, принесенную Богу любви и всепрощения, которого катары совершенно основательно могли считать началом зла.
* * *
В глазах истинных католиков этот успех был непреложным доказательством Божьего благоволения к их армии. Было немало и других чудес, которые укрепляли их в этом мнении: хотя они необдуманно и разрушили в окрестностях все мельницы, но хлеба всегда было в изобилии в их лагере, и стоил он дешево – тридцать хлебов продавались за денье. Было также замечено, что во время всей кампании ни ястреб, ни ворон и никакая другая хищная птица не носились над армией; и это было истолковано как выражение покровительства неба.
* * *
Не менее благоприятствовали обстоятельства и небольшим отрядам крестоносцев, шедшим на соединение с главной армией. Один из отрядов, предводительствуемый виконтом Тюреньским и Ги Оверньским, после недолгой осады взял приступом почти неприступный замок Шаснейль. Гарнизон заключил с крестоносцами договор, и ему была дана свобода, но жители были предоставлены на волю победителей. Им предложили выбор между обращением и костром. Так как они отказались отречься от своих заблуждений, то все они были сожжены; обычное явление в этой войне. Другой отряд, шедший под начальством епископа города Пюи, взял выкуп с замков Коссада и С.-Антонина; за это он получил упрек в сребролюбии, и ему поставили в вину то, что, сохранив жизнь еретикам, он сохранил зло. Такой страх объял всю страну, что, когда в замок Вильмюр явился беглец с известием, что приближаются крестоносцы и что с замком они поступят, как поступали в других местах, жители подожгли его, а сами бежали ночью. Бесчисленное множество крепостей сдалось без всякого сопротивления или было покинуто защитниками, несмотря на то что в них были большие запасы провизии и они были хорошо укреплены. Гористая страна, вся усеянная крепкими замками, была покорена в течение двух месяцев, хотя она могла бы легко бороться целые годы. Многолюдная Нарбонна ради своего спасения приняла невероятно жестокие законы против еретиков, уплатила крестоносцам крупную сумму денег и дала им в залог несколько укрепленных замков.
* * *
Не останавливаясь на развалинах Безье, крестоносцы, предводимые Раймундом, быстро двинулись к Каркассону, считавшемуся неприступной крепостью; здесь ожидал их Раймунд Роже. Через девять дней после разрушения Безье крестоносцы уже явились под стенами Каркассона и приступили к осаде. Первый пригород, защищенный весьма плохо, был взят и сожжен после безнадежного сопротивления; второй пригород, хорошо укрепленный, оказал упорное сопротивление, но и он был, в конце концов, взят крестоносцами. Оставался теперь только город, взять который казалось, очень трудно. По преданию, Карл Великий семь лет безуспешно осаждал город и взял его только благодаря чуду. Осаждавшие вступили в переговоры с виконтом; ему предложили свободно выйти из города в сопровождении одиннадцати лиц по его выбору, а город и все жители должны были остаться на волю крестоносцев. Мужественный виконт с негодованием отверг это предложение; но положение его становилось невыносимым: город был набит беглецами, пришедшими изо всех окрестностей; лето было сухое, и не хватало воды; открылась эпидемия, уносившая ежедневно огромные жертвы.
Горячо желая заключить почетный мир, Раймунд Роже дал заманить себя во вражеский лагерь, где его изменнически задержали как пленника; через несколько дней он умер, по официальным сведениям, от дизентерии; но иначе объяснял народ его внезапную кончину. Лишившись своего вождя, жители потеряли мужество; чтобы спасти город от полного разрушения, они согласились оставить все свое имущество, и им разрешили выйти только с одними их грехами – мужчинам в штанах, а женщинам в рубашках. Город был занят без сопротивления. На этот раз не было поднято вопроса о религиозных убеждениях его жителей, и никто из них не был сожжен.
[34]
* * *
Осада Каркассона выводит в первый раз на сцену двух людей, с которыми нам придется еще не раз встречаться: Петр II Арагонский и Симон де Монфор. Они являются настолько типичными представителями двух противоположных направлений, столкнувшихся в этой борьбе, что на них необходимо остановиться.
Петр был сюзереном Безье и был связан с молодым виконтом узами самой тесной дружбы.
Правда, он отказался прийти на помощь виконту, но, узнав о разрушении Безье, поспешил в Каркассон, чтобы выступить посредником и защитником своего вассала. Старания его не увенчались успехом, но с этого времени он уже не мог оставаться сторонним зрителем происходившего вокруг него.
Во всей Европе Петра считали идеалом южного рыцарства. Величественный по фигуре, он был первым знатоком рыцарских правил, и во всех битвах постоянно находился в первых рядах; с того страшного дня, когда у Лас-Навас-де-Толоза было сломлено могущество мавров в Испании, он считался самым храбрым из всех королей и сеньоров.
[35] Изящный и храбрый, он, даже в ту эпоху легких нравов, считался чересчур распущенным. Щедрость его доходила до расточительности; он безумно любил внешний блеск и пышность, был со всеми любезен и великодушен в отношении врагов. Подобно своему отцу, Альфонсу II, он был трубадуром, и песни его вызывали тем больше похвал, что он сам щедро покровительствовал другим поэтам – своим соперникам. В довершение всего, его религиозная ревность была так сильна, что он гордился прозвищем El catolico. Эту ревность он засвидетельствовал не только беспощадным указом против вальденсов, о котором мы говорили в предшествующей главе, но и чрезвычайным преклонением перед Святым Престолом.
