* * *
Таким образом, чем внимательнее мы изучаем огромную массу свидетельских показаний, тем более приходим мы к убеждению, что они не имеют значения, и впечатление это усиливается тем фактом, что обвинение никогда не могло получить серьезных показаний, не прибегнув к инквизиционным методам. Если бы тысячи людей должны были против своей воли отречься от своей веры и под давлением страха хранить страшный секрет, то арест явился бы для них освобождением; все они были бы вынуждены облегчить свою совесть и испросить воссоединение с Церковью; и можно было бы в таком случае, не прибегая к пытке, получить все нужные свидетельские показания.
* * *
Таким образом, малое правдоподобие обвинения, средства, к которым приходилось прибегать, чтобы подтвердить показания, и разноречие в показаниях, добытых таким путем, позволяют нам сказать, что ни один здравомыслящий человек, зная все подробности, ни минуты не задумается над заключением; и всякий историк по совести должен вынести не "сомнительное" решение, а прямо оправдательный приговор. Предположение же, что в ордене существовали тайные степени и что в них возводились только люди безусловно надежные, не выдерживает никакой критики. Мало того, оно является чистой догадкой, так как не основано ни на каких доказательствах; кроме того, достаточно вспомнить, что почти все кающиеся, земледельцы и рыцари, упоминают святотатства в числе формальностей обряда их приема; допуская, что свидетели обвинения заслуживают веры, мы должны на основании их показаний прийти к выводу, что весь орден поголовно был заражен ересью.
* * *
Старуха в борьбе с дьяволом.
Однако, возможно, что есть некоторая доля правды в рассказах о непристойных поцелуях. Мы знаем, что на деле огромное большинство ордена составляли братья-служители, к которым рыцари относились с крайним презрением. Грубые нравы той эпохи могли допустить, чтобы какой-нибудь наглый рыцарь, поднимая плебея до чисто теоретического братства и равенства с собою, приказал нечто подобное с целью подкрепить принцип полного повиновения. С другой стороны, кто решится утверждать, что отдельные члены ордена, разочарованные своим в нем пребыванием, плохо исполняли безвозвратные обеты, которые связывали их, что они под влиянием восточной распущенности, быть может, совершенно утратили всякие религиозные убеждения и поэтому при случае позволяли себе подвергать испытанию покорность неофита и заставляли его плевать на крест одежды, которая сделалась им ненавистной?
[151]
* * *
Всякий, кто знает бесконечно разнообразную испорченность человеческой природы, всякий, кто знает, каковы были в ту эпоху условия монашеской жизни, допустит возможность подобных поступков, подобных грубых шуток и презрительное подчеркивание своего превосходства. Но наше заключение от этого не изменится: орден, павший жертвой этой ужасной трагедии, был неповинен в преступлениях, за которые пострадал.
* * *
В то время, как Филипп хватал свою добычу, Климент, бывший тогда в Пуатье, трудился над делом не менее прибыльным: он посылал по всей Германии сборщиков, уполномоченных собирать со всех доходов духовенства десятую часть на освобождение Св. Земли. Известие об этой решительной и бесповоротной мере, принятой Филиппом, под покровом авторитета инквизитора брата Гильома, в деле, находившемся еще в его рассмотрении, взволновало Папу; прежде всего была задета его гордость, и он почувствовал страшное недовольство, которое, быть может, увеличивалось еще от страха, что он не получит своей части в добыче. Однако он не смел еще отклонить от себя всю ответственность, так как никто не мог предвидеть, каково будет настроение вне Франции.
Колеблясь, таким образом, между чувством злобы и благоразумием, он написал 27 октября 1307 г. Филиппу письмо, в котором жаловался, что король взялся за дело, которое в силу бреве от 24 августа было передано на рассмотрение Папы. Благоразумно умалчивая о вмешательстве св. трибунала, которое придавало характер законности всему делопроизводству, Климент нашел другой повод к возбуждению встречной жалобы: он заметил королю, что тамплиеры подлежали не суду короля, а суду Св. Престола, и поэтому Филипп совершил тяжелое неповиновение, арестовав их и захватив их имущество, которое он немедленно должен передать кардиналам, посланным по этому делу. Это были Беранже де Фредоль, кардинал С.-Нереи и Ахилеи, и Стефан де Сюиси, кардинал С.-Кириако (оба француза и оба креатуры Филиппа, попавшие в кардиналы только благодаря его влиянию, поэтому Филиппу удалось легко прийти с ними к соглашению).
Хотя дело и пытки продолжались без всякого перерыва, Климент письмом от 1 декабря выражал королю радость, что он передал дело в руки Св. Престола; затем, в письме от 23 декабря, Филипп заявил, что он не имел ни малейшего намерения вторгаться в права Церкви, но в то же время не желает отказываться от своих. Он говорил, что передал тамплиеров кардиналам; что же касается имущества арестованных, то им будут управлять отдельно, и оно не будет смешано с имуществом Короны. Злоба Климента была так хорошо смягчена, что 22 ноября, еще до окончания судебных дел в Париже, он издал буллу Pastoralis praeeminentiae, обращенную ко всем князьям Европы. В ней Папа говорил, как действовал Филипп по просьбе инквизитора Франции, чтобы предать тамплиеров суду Церкви; как высшие лица ордена сознались в преступлениях, в которых их обвиняли; как он сам, Климент, допрашивал одного из них, бывшего у него на службе, причем он все обвинения признал правильными. В заключение Климент приказывал всем государям следовать примеру Филиппа, держать арестованных в тюрьме и секвестровать их имущества от имени Папы и под условием его решения. Если орден будет признан невинным, то его имущество будет возвращено ему, в противном же случае оно будет употреблено на освобождение Св. Земли.
[152] Это был бесповоротный акт, предрешавший судьбу тамплиеров, как мы увидим это ниже при изучении роли в этом деле князей христианского мира вне Франции.
