* * *
История о тамплиере-отступнике Скине де Флориан и о злом флорентинце Ноффо Деи, которые, будучи осуждены на смерть, спасли свою жизнь тем, что возвели обвинение на тамплиеров, по всей вероятности, есть плод досужей фантазии современного летописца, повторенный без всякой критики многими другими.
[139] Подобное вмешательство было, впрочем, совершенно излишне; странная таинственность, которой тамплиеры облекали свои внешние сношения, естественно, возбуждала любопытство и подозрительность народа. Из всех монашеских орденов одни только тамплиеры совершали прием поступавших в орден в самой глубокой тайне; капитулы происходили на рассвете дня в зале, двери которой строго охранялись; никто из участвовавших в церемонии не имел права говорить о том, что происходило в зале, даже и тамплиеру, не члену капитула, под угрозой подвергнуться изгнанию.
Эти обычаи, неизбежно, должны были породить россказни и разные выдумки, объяснявшие эту таинственность тем, что на этих церемониях совершались такие бесчестные деяния, что их нельзя было отправлять днем. Тамплиеры много страдали от этих подозрений. Когда судьи спросили наставника Оверни, Гумберта Блана, зачем братья, если им нечего было скрывать, все облекали такою таинственностью, он мог ответить только одно – "по глупости". Так, например, бытовало общераспространенное мнение, что неофит должен был целовать заднюю часть своего наставника, и госпитальеры особенно охотно распространяли эту басню. После этого легко понять, что тамплиерам приписывали содомский грех; впрочем, этот грех был очень распространен в средние века, и особенно предавались ему в монастырях. За несколько времени перед этим, в 1292 г., скандал, происшедший на подобной почве, вызвал изгнание многих профессоров и богословов Парижского университета.
Самые смутные слухи ходили об антихристианских обрядах, введенных в орден гроссмейстером, который, попав в плен к вавилонскому султану, получил свободу под условием, что сделает эти обряды обязательными. Рассказывали еще следующую легенду: в первые времена ордена два тамплиера ездили верхом на одной и той же лошади в битве по ту сторону моря; сидевший спереди поручил себя Христу и был тяжело ранен; другой поручил себя тому, кто лучше поможет ему, и остался невредим.
Этот второй был, говорили, демоном, принявшим человеческий образ; он сказал своему раненому товарищу, что если бы он захотел уверовать в него, то могущество и богатство ордена увеличились бы. Тамплиер дал себя совратить, и с этого дня нечестие и заблуждение воцарились в ордене. Мы уже видели, как легко подобные истории принимались на веру не знавшим критики средневековым обществом, как они росли и украшались самыми фантастическими подробностями. Общественность была подготовлена поверить всему, что бы ни стали рассказывать о тамплиерах: достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар.
[140]
* * *
Министры и агенты Филиппа, Гильом де Ногаре, Гильом де Плевиан, Рено де Руа и Энгерран де Мариньи, были очень пригодны к тому, чтобы оценить представлявшийся случай обогатить королевскую казну; им нетрудно было собрать свидетельские показания, на основании которых можно было бы составить внушительный список преступлений, так как мы уже знаем, как легко было при помощи свидетелей обставить дело так, что Бонифаций VIII оказался виновным в преступлениях не менее ужасных. В данном случае задача была еще легче.
Тамплиеры не могли избежать общей деморализации, которая охватила все монашеские ордены; среди них было немало людей бессовестных, искателей приключений, готовых на всякое преступление, которое сулило им какую-нибудь выгоду. Кроме того, было много старых членов ордена, изгнанных за дурное поведение, которые ничего не теряли, удовлетворяя свое мщение. Было также много отступников, изгнание которых было вопросом времени и которые, если бы их схватили, заслуживали бы тюрьмы; было, наконец, очень много гнусных развратников, всегда готовых, по первому предложению королевских агентов, дать свидетельские показания, какие угодно и о чем угодно. Эти показания внегласно были собраны Гильомом де Ногарэ и в самом строгом секрете хранились в Корбейле под охраной доминиканца Гумберта. Важнее всего и интереснее всего было, конечно, установить обвинение в ереси. В этом деле, чтобы добиться желательного обвинения, необходимо было обратиться за помощью к инквизиции. Общественного мнения, чем бы оно ни объяснялось, было достаточно, чтобы оправдать арест и назначение суда, а раз начиналось дело, то весьма редко случалось, чтобы инквизиционное судопроизводство не добивалось в конце концов доказательств виновности своих жертв. Раз наверху дело было решено, то роковой исход его был вне сомнения: осуждение обвиняемых было неизбежно.
* * *
Но исход предприятия зависел от доброй воли Климента V; на деле трибуналы инквизиции, будет ли это святой трибунал или епископская инквизиция, находились под контролем Папы; с другой стороны, общественное мнение настоятельно заявляло, что французские тамплиеры не были одни виновны и что иностранные члены ордена подлежали также наказанию за свои преступления.
Чтобы Филипп мог воспользоваться конфискациями, которые он наметил во Франции, нужно было, чтобы подобные же меры были приняты во всей Европе, а для этого необходимо было содействие Св. Престола.
Позднее Климент объявил, что Филипп сообщал ему свой проект: во всех его подробностях до своего коронования в Лионе 14 ноября 1305 г.
[141]; но папские буллы, касающиеся этого вопроса, так полны лжи, что совершенно нельзя основываться на них. По всей вероятности, дурные и позорящие слухи, ходившие об ордене, могли быть предметом некоторых переговоров; но вряд ли Климент заслуживает сделанного ему некоторыми историками упрека, что он просто хотел заманить Моле и Вилларе, когда призвал их к себе в 1306 г. Мне кажется более вероятным допустить, что в данном случае он действовал чистосердечно, и что сам Моле своим неблагоразумием дал ему понять, что он намерен навсегда устроиться во Франции, и этим возбудил подозрение и алчность короля, обратив таким образом в окончательное решение то, что до того времени было только неясным проектом.
[142]
