* * *
Другим, более законным, источником доходов, но также породившим крупные злоупотребления, был обычай требовать залоги. Последние, конечно, могли быть оставлены обвиняемыми и служили, таким образом, незаконным поводом к смягчению наказания. Этот обычай вошел в употребление с первых дней инквизиции и применялся в течение всего судопроизводства от первого вызова на суд до объявления окончательного решения и даже после, так как случалось, что заключенных освобождали под условием, что они явятся по первому требованию и в виде гарантии вносили залог. Обращенный, получивший прощение после отречения от ереси, также должен был внести залог, обещаясь не впадать более в заблуждения.
Так, в 1234 году один знатный миланец Лантельмо был обязан внести две тысячи ливров, а за двух флорентийских купцов друзья внесли две тысячи серебряных марок. В 1244 году бароны из Флоренции обещали, уплатив залог в одну тысячу ливров, повиноваться приказаниям Церкви; в 1252 году некто Гильом Рожер обязался, внеся в обеспечение сто ливров, отплыть с первым кораблем в Св. Землю и оставался там три года. Гарантия всегда требовалась денежная, и инквизитору было запрещено принимать ее из рук еретиков, вина которых влекла полную конфискацию всего имущества; но это правило соблюдалось плохо, и часто находили друзей обвиняемого, которые вносили за него требуемый залог. Оставленный залог должен был поступать в пользу инквизитора иногда непосредственно, иногда при посредстве епископов, и идти на покрытие расходов инквизиции. Обыкновенная форма залога предоставляла в распоряжение инквизитора все имущество заинтересованного лица и имущество двух поручителей, каждого порознь и обоих вместе; по общему правилу, к залогу можно было прибегнуть всегда, кроме тех случаев, когда обвинение было очень тяжелым или когда преступник не мог предоставить никакого залога.
[109]
* * *
Невозможно было, чтобы эти разные уловки набивать карманы, торгуя приговорами инквизиции, не породили почти повсеместно растления. Чтобы получить разрешение на внесение залога, нужно было заручиться согласием инквизитора, производство которого было окружено такой таинственностью, что он ничем не рисковал, назначая цену за свою снисходительность. Если принять во внимание, что всякий, перешедший семилетний возраст, мог подвергнуться подозрению в ереси, что было неизгладимым пятном, которое мог наложить один простой вызов в суд, то нетрудно понять, какая широкая арена раскрывалась алчности инквизитора, его фискалов и слуг. Мы располагаем большим числом достоверных свидетельств того, что инквизиторское могущество часто бывало средством для вымогательств и шантажа.
В 1302 году Бонифаций VIII писал доминиканскому провинциалу в Ломбардии, что до него дошли прискорбные жалобы на францисканских инквизиторов Падуи и Виченцы, виновных в том, что они вымогали огромные суммы у мужчин и женщин и подвергали их тысяче притеснений. Папа наивно прибавляет, как увеличивающее их вину, то обстоятельство, что они не употребляли своих незаконных доходов ни на пользу св. трибунала, ни на пользу Римской Церкви, ни на пользу своего ордена; отсюда можно заключить, что частенько закрывали глаза на эти вымогательства, раз прибыль распределялась разумно. Бонифаций поручил Ги, епископу Сента, произвести расследование, и так как жалобы подтвердились, то он приказал провинциалу заместить виновных доминиканцами.
[110] Эта перемена не облегчила участи несчастных притесняемых, ибо уже в следующем году юрисконсульт Падуи, Маскате де Мосчери, обратился к Папе Бенедикту и жаловался ему на нового инквизитора, доминиканца брата Бенигно, который возбудил против него дело с единственной целью сорвать деньги.
В 1304 году Бенедикт был вынужден сделать серьезное внушение инквизиторам Падуи и Виченцы ввиду доходивших до него жалоб по делам добрых католиков, которых бессовестно преследовали при помощи лжесвидетелей. Понятно теперь, почему строгие францисканцы жаловались, что инквизиторы из их ордена путешествовали по стране на лошади, а не ходили босые пешком, как это предписывалось их уставом. В эту же эпоху раздавались подобные жалобы и на доминиканцев Лангедока. Нелегко было сдвинуть Рим с места, но, наконец, расследование, назначенное Климентом V, убедило его, что обвинения были вполне справедливы.
На Виенском соборе 1311 года Папа велел принять каноны, внесенные в Corpus Juris, выражения которых говорят довольно ясно о том, что народы, отданные во власть инквизиции, знали чересчур хорошо, что инквизиция часто пользовалась своим могуществом для вымогательства денег с невинных и за деньги оставляла на свободе виновных. В наказание за подобные проступки Климент предлагал отлучение от церкви ipso facto; Бернар Ги находил это чересчур жестоким, ибо отлучение от Церкви уничтожило бы все деяния провинившегося – как добрые, так и дурные. Но результат не оправдал ни надежд Папы, ни опасений инквизитора: инквизиторы продолжали богатеть, а народ стонать от их тирании.
В 1338 году Папа был вынужден приступить к расследованию по поводу возмутительного торга, заключенного городом Альби, уплатившим каркассонскому инквизитору крупную сумму денег за то, чтобы он выпустил на свободу нескольких граждан, обвиненных в ереси. В 1337 году Бенедикт XII приказал своему нунцию в Италии Бертрану, архиепископу Эмбрена, проверить жалобы, которые доносились со всех мест полуострова на вымогательство инквизиторов, на их продажность, на их преступную снисходительность. Нунцию было дано право отстранять от службы; и из того, как он воспользовался этим правом, видно, какие глубокие корни уже пустило зло. Однако действие подобных мер было непродолжительно.
* * *
В 1346 году Флорентийская республика возмутилась против своего инквизитора Петро ди Аквила, которого она обвиняла в различных проступках и, между прочим, в вымогательстве. Он бежал и отказался явиться во время следствия, хотя ему и предлагали охранный лист. Один только свидетель показал под присягой шестьдесят шесть случаев вымогательства; согласно частной записке, дошедшей до нас, суммы, незаконно взимаемые, колебались от двадцати пяти до тысячи семисот флоринов; сумма огромная для той эпохи; а так как в то время во Флоренции не было еретиков, то инквизитор обогатился так быстро на делах о ростовщиках и невольного богохульства.
Что касается ростовщичества, то примером в этом, по словам Альваро Пелайо, служили тосканские епископы, которые раздавали под проценты церковные деньги; но инквизиторы опасались касаться прелатов. Что касается богохульства, то мы знаем от Эмерика, с какой радостью находил он ересь в простой божбе. Без сомнения, Боккачио имел в виду брата Петра, описал флорентийского инквизитора, который, подобно всем своим собратьям, имел глаза рыси, чтобы открывать ересь богатых, и который содрал огромную сумму с одного гражданина, виновного в том, что он сказал, что у него такое прекрасное вино, что и сам бы Христос не отказался выпить. Случай, бывший в 1403 году, с Марией дю Канек, менялой в Камбрэ, показывает как ловко инквизиция, когда число еретиков стало ничтожно, умела изыскивать средства, искажая самые незначительные поступки. Вызванная на епископский суд, она без всякой задней мысли высказала мнение, что ее неудобно допрашивать под присягой по делу против ее собственного корыстолюбия и ее собственной чести. За это она подверглась преследованию со стороны уполномоченного инквизитора Николая Перонского и была присуждена к различным наказаниям, в том числе к прекращению своего торгового дела на девять лет и к уплате восьмидесяти золотых крон "в возмещение расходов".
[111]
