— Ах, мне еще и радоваться надо?! — взорвалась Эржебет. — Радоваться, что мне ты предпочитаешь картинки?!
Гилберт, похоже, понял, что сболтнул лишнего, попытался что-то сказать в свое оправдание, но Эржебет уже не слушала. В самых красочных выражениях она сообщила все, что думает всяких озабоченных самцах и об одном красноглазом самце в частности, швырнула злосчастный каталог Гилберту в лицо и убежала в спальню, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.
Остаток дня они не разговаривали, Гилберт ушел спать на диван, а Эржебет полночи сидела на кровати и, раздраженно сминая в руках подушку, проклинала его на чем свет стоит.
«Чертов лицемер, все говорит, как ему нравятся рыженькие да зеленоглазые, а сам втихомолку пускает слюни на всяких жирных блондинок… И ведь прямо перед моим днем рождением. Тоже мне подарочек!»
Наконец, она уснула…
Ее разбудил сладкий аромат роз, мягко прокравшийся в дрему. И первым, что она увидела, открыв глаза, был огромный букет на прикроватном столике. Рядом лежала алая коробка, перевязанная золотой лентой. В том, от кого этот подарок, сомневаться не приходилось.
Эржебет выбралась из-под одеяла и, подгоняемая любопытством, тут же открыла коробку. Внутри оказалось то самое роскошное белье из каталога. Фирменное, из дорогого бутика. Недолго думая, Эржебет примерила обновку — все сидело просто идеально, словно было сшито специально для нее.
Когда Эржебет крутилась перед зеркалом, разглядывая себя со всех ракурсов, в дверь робко поскреблись. Мгновение поколебавшись, она оторвала пышный бутон одной из роз и, закрепив его в волосах, крикнула «входите!». Гилберт осторожно заглянул в комнату, да так и застыл на пороге, уставившись на Эржебет.
— Ну как, мне идет? — Она кокетливо улыбнулась, демонстративно поправляя чулочек. Хотя можно было бы и не спрашивать: вспыхнувший в алых глазах огонь говорил лучше всяких слов.
— Черт, даже круче, чем я рассчитывал, — севшим голосом прошептал Гилберт.
Соблазнительно покачивая бедрами, Эржебет подплыла к нему, обвила руками шею и чмокнула в щеку.
— Спасибо… Но почему же ты сразу не сказал, для чего тебе был нужен каталог, глупенький? Мы бы тогда не поругались…
— Но и сюрприза бы не вышло… К тому же, ты ведь все равно бы мне не поверила, — хмыкнул Гилберт, притягивая ее ближе к себе.
Эржебет была вынуждена признать, что он прав: вчера она слишком завелась и решила бы, что он опять врет, пытаясь оправдаться. Вспыльчивость как всегда сыграла с ней злую шутку, но зато теперь все встало на свои места, и неприятный осадок от скандала улетучился, словно дым.
— Хорошо, тогда у меня остался только один вопрос. — Эржебет лукаво прищурилась. — Скажи… А ты выбирал подарок для меня или все-таки для себя?
В ответ Гилберт одарил ее своей фирменной широкой улыбкой.
— Лучший подарок это тот, которым можно пользоваться вместе!
Бонус 8. Что в прозвище тебе моем?
— Котенок, ну не обижайся.
— Я не обижаюсь, — буркнула Эржебет, ускоряя шаг.
— Ага, не обижается она… А сама надулась, как мышь на крупу. Подумаешь, опоздал я на несколько минут на нашу встречу, что теперь из-за этого кукситься?
Гилберт обогнал ее и одарил своей особой обворожительной улыбкой, за которую, как этот хитрец прекрасно знал, Эржебет могла простить ему многое.
— Я не обижаюсь, честно, — пробормотала Эржебет, старательно шепча про себя заклинания от прусской магии обаяния. — И…
Она на мгновение замолчала, смущенно отвела взгляд.
— Прекрати меня так называть.
— Как, котенок? — недоуменно выгнул бровь Гилберт.
— Вот так!
— Мне казалось, тебе нравится.
— Нравится, но только, когда мы в пос… наедине, а не на людях. — Эржебет воровато огляделась.
Они как раз остановились у подъезда своего дома в Будапеште. Неподалеку на детской площадке чинные мамаши и бабушки выгуливали ребятишек, то и дело бросая любопытные взгляды на шумных молодых людей.
— Да забей на них. — Гилберт фыркнул. — Пускай завидуют тому, какой шикарный мужчина тебе достался! И вообще, у настоящих парочек ведь должны быть прозвища…
— Должны, да? — Эржебет хитро прищурилась, в этот момент действительно став похожей на шаловливую зеленоглазую кошечку. — А ведь я тебе никакого прозвища так и не придумала. Непорядок. Надо это исправить.
— Давай-давай. — Гилберт в предвкушении потер руки.
Эржебет изобразила напряженные раздумья, затем задорно усмехнулась.
— Придумала. Цыпленочек!
Пару секунд Гилберт ошарашено таращился на нее, глуповато раскрыв рот.
— Я протестую! — принялся возмущаться он. — Что еще за дурацкое прозвище!
— Дурацкое? А, по-моему, очень милое. — Эржебет невинно захлопала ресничками. — Да и Фрицу наверняка понравится.
Маленький ястреб-перепелятник, одна из любимых ловчих птиц Гилберта, сидел сейчас на макушке у хозяина и ответил на это заявление флегматичным взглядом, про себя в очередной раз удивляясь, как двуногие могут создавать столько шума из ничего. Ведь можно просто спариться, да спокойно высиживать яйца.
— Нет, нет! Мне не нравится! — замахал руками Гилберт. — У Великого должно быть крутое прозвище, а не такая дребедень.
— Крутое? Например, супер мачо? Или дикий бык? А вот еще… Жеребец! — Эржебет уже едва не давилась хохотом.
— Опять издеваешься. — Теперь пришла очередь Гилберта дуться.
— Ах, какой же ты капризный. — Эржебет отворила дверь в подъезд и, прежде чем скрыться за ней, едва слышно шепнула, словно припечатывая, — цыпленочек.
— Лизхен, стой! — заорал ей в след Гилберт. — Я все еще не дал согласие на такое прозвище!
***
На Пасху по традиции Людвиг приехал на семейный обед в Будапешт. Эржебет расстаралась, приготовив лучшие блюда немецкой кухни, а Гилберт соорудил свои фирменные блинчики — это, пожалуй, была единственная домашняя обязанность, которую он выполнял с удовольствием и без угрозы избиения сковородкой.
После трапезы Эржебет с горой грязных тарелок удалилась на кухню, а мужчины остались в столовой обсудить за пивом политические дела. Людвиг пожаловался брату на очередные проблемы в Евросоюзе, и Гилберт как раз советовал ему «захватить всех и устроить Четвертый Рейх», когда послышался голос Эржебет.
— Цыпленочек, помоги мне помыть посуду, пожалуйста!
Брови Людвига поползли вверх.
— Цыпленочек? — Он едва заметно улыбнулся.
— Что смешного? — рыкнул Гилберт, чувствуя, что щеки заливает предательский, совершенно неподобающий Великому, румянец.
