День проходил за днем, Эржебет помогала в госпитале, но старалась как можно больше времени проводить с Гилбертом. Несмотря на занятость в штабе, раз в сутки Людвиг приходил узнавать о его здоровье. Но на вопрос «Как он?» Эржебет могла лишь ответить: «Без перемен…».
Прошло уже четыре дня, Гилберт так и не открыл глаза. И к ней начало потихоньку подбираться отчаяние.
***
Глаза открылись с трудом, на веки словно положили свинцовые гири. Гилберт увидел белый потолок и растерялся, он почему-то думал, что находится в своем дворце. Но потолок в его комнате был ярким и пестрым, как он любил, с изображением одной из славных баталий Фридриха Великого.
«Белый… Значит, больница? Но почему?»
Воспоминания постепенно возвращались, складывались в цепочку событий: стратегическое совещание, Эржебет с ее попыткой начать очередной тяжелый разговор, бешеная гонка на машине. Взрыв.
«Я все-таки выжил…»
В голове кружились еще какие-то смутные образы. Искаженное мукой лицо Эржебет. Ее голос, ласковый и дрожащий. Но слов Гилберт не помнил. Лишь странную смесь страха и нежности.
Гилберт попытался повернуться, скорее подчиняясь инстинктам, которые требовали осмотреть место его пребывания. Но тело отказывалось двигаться, стало слабым, вялым, как дряблое желе. Когда Гилберт напряг силы, грудь отозвалась вспышкой боли. Все же ему удалось чуть-чуть повернуть голову, и он увидел Эржебет. Не образ, а живую, настоящую.
Она дремала, уронив голову на его постель, даже во сне продолжая сжимать руку Гилберта. Выглядела Эржебет неважно: бледная, осунувшаяся, под глазами — черные круги, давно нечесаные волосы превратились в грязный колтун неопределенного цвета. Она хмурилась, словно ей снился плохой сон, и вдруг сильнее стиснула пальцы Гилберта и едва слышно шепнула: «Не уходи!».
Гилберт смотрел на Эржебет во все глаза, не в силах поверить в увиденное: меньше всего он ожидал найти у своей постели ее. Она ведь явно провела рядом с ним не один день, беспокоилась, совершенно забыв о себе. Его охватила чистая, ничем незамутненная радость. Смутные образы собрались в единую картину, он вспомнил, как видел Эржебет сквозь пелену боли. Она нашла его тогда на дороге, пыталась помочь, а он все хотела ей сказать те самые, важные слова. Гилберт тогда плохо соображал, решил, что умирает. И если бы снаряд ударил чуть левее, то бравый Гилберт Байльшмидт бы действительно сейчас не лежал здесь. Сбылось бы мрачное пророчество Людвига, Эржебет получила бы лишь коробочку с прахом.
Она бы так и не узнала, как Гилберт ее любил. Он ушел бы туда, откуда нет возврата. Они расстались бы навсегда, последним их разговором стал бы обмен ничего не значащими фразами, а до этого ссоры, ссоры, ссоры…
Глядя на спящую Эржебет, Гилберт думал о том, что в этот раз ему повезло, но ведь война еще не закончилась. Кто знает, что случится с ними обоими завтра? И тогда он решился. Он скажет ей все как есть.
Словно прочитав его мысли, Эржебет вдруг вздрогнула, резко выпрямилась на стуле, удивленно заозиралась. Затем ее взгляд остановился на Гилберте, он попытался ободряюще улыбнуться.
С минуту они просто смотрели друг на друга, Гилберт вглядывался в такие знакомые, любимые черты, которые он мог больше никогда не увидеть.
— Очнулся, — сипло выдохнула Эржебет.
Она подняла его руку, коснулась мягкими губами его грубой ладони, прижала к своей нежной щеке.
— Очнулся. — Ее голос дрогнул.
Гилберт попытался заговорить. Раз уж он принял решение, то не собирался больше ждать. В конец концов, он привык действовать стремительно и быстро.
— Лизхен, я… — начал он.
Но вместо слов получилось лишь слабое бормотание, тогда он попытался снова.
— Лизхен…
Но Эржебет опередила его.
— Я люблю тебя! — Она практически выкрикнула это.
Семьсот лет, семьсот долгих лет полных встреч и расставаний, он мечтал услышать от нее эти три простых слова. А сейчас не мог поверить. Но она повторяла их снова и снова, будто пытаясь восполнить все эти годы.
— Я люблю тебя, ты… чертов идиот! Так что не смей… слышишь! Не смей умирать!
Голос Эржебет сорвался, и Гилберт увидел, как заблестели ее глаза. Она не рыдала, даже не всхлипывала, лишь судорожно ловила ртом воздух, словно пила жадными глотками воду, а по щекам ее градом катились слезы. Гилберт впервые видел, чтобы бесстрашный рыцарь Эржебет Хедервари плакала. Но это были слезы радости и облегчения.
Гилберт не смог бы описать то, что он сейчас чувствовал. Эйфория, счастье, восторг — все эти слова были лишь бледной тенью, не способной отразить всей яркости охвативших его ощущений. Это был самый лучший момент в его жизни.
Он все же смог пошевелить пальцами, погладил щеку Эржебет, осторожно смахнул слезинку.
— Я ни за что не умру. — Гилберт произнес это твердо и уверенно, как клятву брата Ордена. — Как же я могу бросить любимую женщину?
Эржебет замерла, широко распахнув глаза. Они казались огромными на ее бледном личике. Зеленые озера в обрамлении жемчужин слез. Полные удивления, недоверия к посетившему ее чуду и, наконец, счастья.
— Лизхен, задай мне свой вопрос, — с улыбкой попросил Гилберт.
— Какой? — недоуменно произнесла Эржебет.
Но затем ее лицо озарилось пониманием, она заговорила медленно и торжественно, выделяя каждое слово:
— Гилберт, скажи, кто я для тебя?
Он не колебался ни секунды.
— Любимая. Самая дорогая и единственная.
И наградой ему стала самая прекрасная улыбка Эржебет, какую он когда-либо видел.
Гилберт почувствовал себя удивительно легко и свободно, будто с плеч упал тяжелый груз. Ведь действительно, он высказал то, что давно копилось в душе, и его не отвергли, а приняли в распахнутые объятия.
— Черт, сейчас опять разревусь. — Эржебет рассмеялась, смахнув с глаз слезы. — Я уже не надеялась, что ты это скажешь
— Прости. Я дурак. Мне стоило сказать это еще много веков назад, в Бурценланде. Тогда бы все могло сложиться по-другому.
Великолепный Гилберт Байльшмидт больше всего на свете ненавидел признавать свои ошибки, тем более перед кем-то. Но перед Эржебет он не боялся потерять лицо, потому что он доверял ей, как самому себе, и сейчас был готов раскрыться полностью, позволить ей заглянуть за свою броню.
— И ты меня прости, — шепнула Эржебет. — Я все время убегала от тебя. Но это была ложь. На самом деле я хотела быть с тобой… Давай не будем жалеть о том, что прошло. Бурценланд уже не вернуть никогда. Главное, теперь мы вместе и можем прожить отпущенное нам время так, как хотим.
Разговаривать о чувствах было так необычно, немного стыдно, но приятно. Потому что теперь между ними двумя не было паутины из недомолвок, гордыни и обид.
