Гилберт спешно запрыгнул в машину, стараясь убраться прежде, чем дотошный Людвиг спохватится и попытается его удержать. Конечно же, вслед удаляющемуся автомобилю тут же полетел рассерженный голос младшего брата, но Гилберт его благополучно проигнорировал.
— Оставьте его, Людвиг. Пусть едет. — Он успел расслышать презрительное шипение Родериха. — Так даже лучше…
А вот Эржебет молчала.
Гилберт гнал машину вперед по проселочной дороге, которая вела в сторону фронта. Да, там, в окопах, в привычном окружении солдат, он сможет хоть немного забыться, окунувшись в их простой, рутинный быт.
Но пока что образ Эржебет не выходил у него из головы. Ее протянутая в мольбе рука…
«Интересно, о чем она хотела поговорить? А, не важно! Наверняка, опять что-то скверное. Вряд ли бы она вдруг ни с того ни с его объявила: «Я ухожу от Родериха. Я люблю тебя». Ага, щас. Держи карман шире, идиот!»
Гилберт управлял машиной по инерции, тело выполняло заученные движения, мысли его были далеко. Видимо поэтому он не сразу обратил внимание на нарастающий свист, а когда понял, что это за звук, было слишком поздно. Он уже заехал в зону обстрела, и не успел бы повернуть назад.
«Русский дальнобойные снаряды! Какого черта? Сегодня не должно быть наступления!»
Громыхнуло. Прямо перед носом автомобиля в воздух взвился черный фонтан из кусков земли. Гилберт что есть мочи крутанул руль, пытаясь свернуть.
Машину подбросило.
Краткое ощущение полета, такое неожиданно приятное, словно ты вдруг стал птицей. И голубое небо, нестерпимо яркое, чистое. Равнодушное. Гилберт словно падал в него.
Удар.
Жуткая боль.
«Вот и все… Я так и не успел сказать тебе самого главного, Лизхен…», — было последней мыслью Гилберта прежде, чем тьма приняла его в свои объятия.
***
Людвиг и Родерих обсуждали план предстоящего наступления. Большая, детальная карта, иллюстрирующая линию фронта, была расстелена прямо на полу, и Родерих ходил возле нее, то и дело ударяя в нужные места тростью. С каждым разом, отстаивая свою позицию, он бил все сильнее, словно пытался заменить этим крик, который не мог себе позволить из-за воспитания.
— Родерих, вы не понимаете, мы не можем так воевать, — спокойно возражал ему Людвиг. — Вы все еще мыслите военным стандартами девятнадцатого века. Сейчас все по-другому…
Эржебет слушала их спор вполуха и не пыталась вступать в разговор. Она думала о Гилберте, вспомнила его отчужденный взгляд и горечь в голосе. То, как он отшатнулся от нее, словно обжегся. На Восточном фронте они встречались уже не в первый раз с начала войны, Эржебет постоянно пыталась с ним поговорить, Гилберт старательно избегал ее. Она гналась за ним, но не могла поймать.
Хотя чего она еще ожидала? Ведь она собственными руками разрушила их отношения.
Оглядываясь назад, в череду веков, Эржебет все чаще думала, что сама во всем виновата. Она раз за разом отталкивала Гилберта. А сейчас, когда она, наконец, была готова сказать ему те особые слова, возможно, было уже поздно.
Эржебет вздохнула и попыталась сосредоточиться на разговоре Людвига и Родериха. Она, как и ее муж, не могла привыкнуть к новой войне, и в качестве стратега была практически бесполезна. К тому же Эржебет не сражалась уже более ста лет. Меч, который так долго держали в ножнах, не может не заржаветь. На самом деле, Родерих бы с удовольствием и дальше не пускал ее на поле боя, но обстоятельства были сильнее его: новая война требовала от Империи напряжения всех сил.
«Мне стоит изучать новую тактику и оружие, а не разводить сопли о потерянной любви». — Эржебет едко усмехнулась.
Как всегда внешние события мешали ей сосредоточиться на личном, мироздание в который раз жестко напоминало, что страна не имеет права на чувства. Она не может тосковать, не может переживать. Не может любить.
Эржебет беспокоила не только плачевная ситуация на фронте, но и в тылу. Война стала для Империи тем мощным порывом ветра, который окончательно расшатал дышащий на ладан старый дом. Многочисленные поражения, экономический кризис, старые национальные противоречия — все наслаивалось друг на друга, создавая почву для взрыва. Маленькие вспышки уже происходили то там, то тут. Бунтовали войска, бунтовали подчиненные Родериху славяне. Больше всех отличилась Чехия, которая вместе со своими полками взяла, да и сбежала к Ивану.
Империя трещала по швам.
У Эржебет голова шла кругом. Она ездила на фронт, поддерживала своих людей, в тылу же ходила на тайные встречи с министрами, на которых они обсуждали возможность заключения сепаратного мира с Антантой и получения с помощью нее независимости от Габсбургов. А ночью, когда она без сил падала на постель во дворце Будапешта или на походный тюфяк, ей снился Гилберт… Но утром она опять окуналась в хаос гибнущей Империи.
Эржебет не хотела предавать Родериха, но понимала, что действительно пришло время уйти от него. Она не хотела предавать Людвига и Гилберта, но понимала, что эту бессмысленную бойню нужно закончить. Хотя в войне редко бывает смысл, однако эту новую войну Эржебет не понимала совсем. В былые времена цели были ясными и четкими, люди сражались за свою землю, за новые территории, за веру, за богатство и славу, в конце концов. Сейчас же казалось, что они умирают ни за что. Просто потому, что английским, французским, немецким и русским генералам захотелось поиграть в солдатиков.
— Вы слышите? — Родерих вдруг замер, подобрался. — Свист…
— Я ничего не… — начал было Людвиг, но резко замолчал.
Эржебет тоже услышала его — свист, переходящий в низкое гудение. Затем далекий грохот. Не сговариваясь, они все вместе выбежали на крыльцо, и увидели как над плоской равниной, с маленькими островками сбившихся в кучку деревьев взлетают серые столбы то ли дыма, то ли развороченной земли.
— Невозможно! — прошептал Людвиг. — Разведка докладывала, что русские не готовят наступление. У них проблемы с поставкой оружия…
— Значит хреновая у вас разведка, — огрызнулась Эржебет.
Ведь на позициях находились и ее полки, которых некомпетентность тех, кто даже не был ее подданными, поставила под удар.
— Как видишь, все возможно. — Родерих оставался абсолютно спокоен. — Дальнобойные орудия…
Его тонкий музыкальный слух отлично улавливал все оттенки страшной симфонии войны, ничуть не хуже, чем концерта для фортепиано. Родерих, не колеблясь, назвал тип орудий, из которых стреляли русские, калибр и дальность.
Людвиг вдруг побелел, как мел.
— Брат, — севшим голосом произнес он. — Брат… Он же там… Он уже должен был доехать до зоны обстрела!
В этот момент внутри у Эржебет что-то оборвалось, нутро заполнилось леденящим холодом. Она на мгновение застыла, а затем бросилась к своей машине.
Эржебет что есть мочи надавила на газ, автомобиль жалобно заскрежетал, точно всхрапнул конь, затем сорвался с места. Вслед понеслись взволнованные крики Родериха, но Эржебет было все равно. В голове осталась лишь одна мысль: «Он там! Он мог пострадать!».
