Европа отошла от наполеоновских войн и продолжала жить своей обычной жизнью: мелкие стычки, территориальные споры. Гилберт начал потихоньку осуществлять свою давнюю мечту: собирать немецкие земли. И в тайне продолжал воображать, как однажды у него хватит сил разгромить Родериха навсегда и освободить Эржебет.
Бонус 1. Господствующая высота
— Мы пройдем незамеченными через Кёнигсрайхвальд, окажемся перед лагерем пруссаков и развернемся для боя прежде, чем они успеют выйти на поле и построиться. — Родерих переместил на карте фигурку, призванную обозначать его армию, а затем постучал пальцем в белоснежной перчатке по черной точке на бумаге. — Также мы должны обязательно занять вот этот холм и разместить там наши орудия. Тогда мы сможем господствовать над полем боя. Байльшмидт допустил большой просчет, не обратив внимания на эту возвышенность… Что ж, он за это поплатится.
Генералы согласно кивали — план был просто идеален: мало того, что у их армии было численное превосходство, так они еще и смогут застать пруссаков врасплох. Победа гарантирована.
***
В пять утра Гилберт узнал о приближении неприятеля с запада. Он отдал приказ поднимать армию по тревоге, а сам вместе с Фридрихом поскакал оценить обстановку.
— Это основные силы австрияков, — произнес король, едва взглянув на двигающихся вдалеке солдат в подзорную трубу. — Они нас перехитрили…
— И заняли выгодную позицию. — Гилберт был готов локти кусать от злости и ощущения собственной глупости, глядя на холм, где разместилась австрийская батарея.
Гилберт мог сколько угодно обзывать Родериха тюфяком, но вынужден был признать, что воевать тот умел ничуть не хуже его самого.
— Ничего, сражение еще не проиграно, — пробормотал Фридрих. — У меня есть план… Главное — захватить этот холм, иначе австрийская артиллерия сведет на нет все наши потуги… Придется послать пехоту в лобовую атаку.
— Черт, да это же самоубийство! Австрияки расстреляют наших ребят только так! — взвился Гилберт.
— А у тебя есть другие предложения? — Король говорил подчеркнуто сухо и холодно.
Гилберт надолго замолчал.
— Нет, — наконец тихо ответил он. — Но я пойду с ними…
Напускное спокойствие мгновенно слетело с лица Фридриха.
— Совсем сдурел?! А если ты погибнешь? — выкрикнул он. — Страшно представить, что будет, если мы потеряем тебя… Пруссию… Это полный крах…
— Фриц, ты, кажется, забыл, с кем говоришь. — Гилберт ухмыльнулся. — Я — страна. И я должен быть со своими людьми до самого конца. Раз я требую от них отдать за меня жизнь, то хотя бы должен их поддержать… К тому же только страна может убить страну.
В последней фразе он слукавил, никому не было доподлинно известно, что может принести смерть воплощению государства. Но Фридриха его слова явно немного успокоили.
Нескольким эскадронам прусской кавалерии чудом удалось подняться на холм, уйдя от огня артиллерии, они разметали австрийских всадников, открывая путь пехоте.
Шесть батальонов получили приказ идти вверх по склону и атаковать австрийские пушки. Утренний туман уже рассеялся, и ничто не укрывало наступавших пруссаков.
Гилберт встал в первой шеренге, рядом с простыми солдатами. Они смотрели на него со смесью удивления, восхищения и благоговения: все-таки у него была слишком заметная внешность и даже простые вояки знали свою страну в лицо.
— Господин Пруссия, господин Пруссия с нами, — пронесся по рядам взволнованный шепот.
— Ну что, мужики, зададим австриякам жару?! — залихватски выкрикнул Гилберт, весело улыбнувшись своим людям.
— Так точно! — воскликнул молодой парень по правую руку от Гилберта, потрясая мушкетом.
А стоящий слева уже немолодой солдат с роскошными усами молча отсалютовал.
Колонна пехоты двинулась вперед…
Вскоре заговорили вражеские орудия, визгливо засвистела картечь, кося прусские ряды как жнец пшеницу. Гилберт успел заметить, как упал запомнившийся ему пожилой вояка. А ведь ему наверняка оставалось совсем немного до пенсии. Улыбчивому парню рядом снесло половину головы…
Люди падали, словно марионетки, у которых подрезали ниточки, кто-то пытался бежать назад, но большинство продолжало упорно идти вперед. А артиллерия все не замолкала.
— За мной! — надсадно взревел Гилберт, обнажая саблю.
Он побежал под шквальным огнем: одна вражеская пуля прошила плечо насквозь, другая задела ногу. Но он не останавливался, вскоре оказался у австрийской пушки и одним ударом сабли рассек одному из артиллеристов горло…
***
Господствующая высота была взята, и это решило исход сражения.
К полудню все было конечно — австрийские войска отступили. Но это дорого стоило…
Склон холма был усеян трупами так, что было не видно земли. Между ними медленно брела одинокая фигура: Гилберт прижимал перевязанную руку к груди и тяжело припадал на раненую ногу. Вдруг он замер возле лежащего на спине солдата. На вид ему было не больше шестнадцати, совсем еще юный — безусый мальчишка. Он смотрел в небо широко распахнутыми синими глазами и будто удивлялся, спрашивал: «А почему я умер?».
Не обращая внимания на боль в ноге, Гилберт опустился рядом с солдатом на колени и закрыл ему глаза.
— Покойся с миром, — тихо произнес он.
Гилберт Байльшмидт был рожден для войны, но в такие моменты он отчаянно мечтал о мире.
Глава 12. Почти семья. Часть 1
Эржебет направлялась в Берлин и раздумывала, сколько уже лет ездит вот так на встречи с Гилбертом. Больше двухсот. Огромный срок для человека, да и для страны не маленький. Казалось бы за это время чувства должны были угаснуть, стать чем-то настолько обыденным и скучным, что уже не вызывает трепета. Но ничего подобного не произошло. Наоборот Эржебет казалось, что с каждым днем она привязывается к Гилберту всю больше. Словно он сковывает ее невидимыми, но чудовищно прочными цепями — не разорвать, не сбежать. И это пугало ее. Потому что она прекрасно понимала: она может сколько угодно язвить, хорохориться и выказывать норов, но на самом деле она полностью принадлежит ему. Одно только слово Гилберта, и она сделает все, что он хочет. Достаточно ему поманить и она придет.
«Как верная собачка…», — зло подумала Эржебет.
А ведь что чувствует он она так и не узнала. За двести лет он ни разу не произнес три таких простых слова «Я тебя люблю». Он никогда не говорил, как она дорога ему, как важна. Да что там, от него даже самого маленького комплимента невозможно было получить. Ведь это же Гилберт. Он выше всяких сантиментов.
Хотя он всегда целовал ее так жадно, ласкал с таким жаром. Но ей все равно хотелось услышать слова. Хотелось, чтобы он сказал…
