— Так поезжай с ним и убедись во всем сама!
— Ты же знаешь, мне запрещено покидать территорию поместья.
— Родди все равно где-то гуляет, можно ненадолго улизнуть. Ты же говорила, что его вроде бы неделю не будет. Малышка Аличе тебя наверняка прикроет, если попросишь.
— А если он вернется раньше? Ей же влетит по первое число! Потом и мне…
— Эй, Лизхен, ты что… боишься? — Глаза Гилберта расширились от удивления, в голосе зазвучал практически суеверный страх.
— Да как ты смеешь обвинять меня в трусости! — Эржебет мгновенно взвилась, начисто забыв, что надо говорить тихо. Она замахнулась, чтобы отвесить ему хорошую пощечину, но так и застыла с поднятой рукой.
Слова Гилберта словно сорвали покров с ее внутреннего взора, и Эржебет вдруг явственно увидела червячок страха, который угнездился в ее душе за годы жизни под властью Садыка. И она ничего не могла с ним поделать. Она боялась. Боялась снова оказаться поверженной, боялась второго поля под Мохачем. До этого момента она и не догадывалась, как на самом деле сильно ее ранило тогда поражение. И Садык постарался сделать все, чтобы углубить эту рану, а затем Родерих посодействовал…
Эржебет вдруг охватил жуткий стыд, она не могла смотреть в глаза Гилберту. Она не хотела быть слабой перед ним. Нет, нет, только не перед ним… Эржебет отвернулась от Гилберта и взглянула на Ракоци, который терпеливо ожидал окончания их разговора.
— Князь, я все же не смогу поехать с вами. Я хочу попробовать поговорить с Родерихом.
— Воля ваша, госпожа Венгрия. — Ракоци поклонился. — Но, боюсь, вы ничего не добьетесь. И если вдруг решитесь — двери моего замка в Мукачеве всегда открыты для вас.
Князь покинул усадьбу, вскоре уехал и Гилберт, похоже, он здорово разозлился на Эржебет, не переставал ворчать, что она должна сразиться с Родерихом. И сама Эржебет уже готова была с ним согласиться, мысль о страданиях ее народа не давала ей покоя. Однако она решила дождаться возвращения Родериха. «Попробую уговорить его ненадолго отпустить меня в поездку по моим землям. Увижу все своими глазами. Если он не отпустит… Что ж, там видно будет». Родерих вернулся через неделю, как и обещал. Он выглядел усталым и даже раздраженным, хотя обычно всегда держал эмоции при себе. Эржебет не рискнула его беспокоить просьбами и дождалась следующего дня, когда к Родериху после проведенного за музицированием вечера вернулась невозмутимость.
— Герр Родерих, можно вас ненадолго отвлечь? — Эржебет осторожно постучала в дверь его кабинета.
— Да, — раздалось с другой стороны. Эржебет вошла, присела в реверансе — она наловчилась делать это идеально.
— Что случилось? — Родерих отложил какой-то документ и выжидающе взглянул на нее. — Проблемы по хозяйству? Аличе опять что-то натворила?
— Нет, все в порядке. Эржебет собралась с духом и продолжила: — Я бы хотела поговорить с вами о своих землях. Родерих тут же помрачнел.
— Мне казалось, что мы обсудили этот вопрос еще в первый твой день здесь. «Ладно, попробуем для начала немного схитрить…»
— Я отлично помню о нашем соглашении, герр Родерих. Но я так давно не была в своих владениях. Я скучаю по привольным зеленым степям, по Дунаю. Эржебет постаралась добавить в голос грусть, и ей даже не пришлось особо притворяться, она действительно тосковала по родным краям. — Позвольте мне хотя бы ненадолго наведаться в мои земли. Уверена, Аличе сможет некоторое время справляться без меня, если я оставлю ей подробные инструкции…
— Исключено! — сказал Родерих, как отрезал. — Я не могу тебя отпустить. На тебе держится все хозяйство! Ты прекрасная горничная, и без тебя эта нерадивая девчонка тут все разнесет, а другие слуги совсем распоясаются. Нет, нет и еще раз нет. Пока у меня не появится еще одной столь же расторопной служанки, ты не покинешь особняк. Родерих был скуп на похвалу, и в любое другое время Эржебет бы польстило, что он оценил ее заслуги, ведь она действительно старалась работать на совесть. Но сейчас она едва заметила комплименты в свой адрес, зато хорошо заметила кое-что другое.
— Герр, а только ли в моей незаменимости дело? — Она нехорошо прищурилась. — Или, может быть, вы просто не хотите, чтобы я что-то увидела… Например, беззакония, которые творят ваши чиновники на моих землях!
— С чего ты взяла, что там творятся беззакония? — Родерих, казалось, возмутился совершенно искренне, но Эржебет не спешила ему верить и продолжала гнуть свое. — Слухи всякие ходят. — Она неопределенно пожала плечами. — Я, конечно, не могу покидать пределы усадьбы, но заткнуть уши и закрыть глаза я тоже не в состоянии. До меня доходили кое-какие новости, сплетни… О жестокой резне, которую вы учинили над моими людьми в городке Пряшеве. И о непомерных налогах с крестьян… Лицо Родериха мгновенно обратилось в каменную, ничего не выражающую маску.
— То, как я управляю твоими землями, тебя не касается, Эржебет. Это мы тоже обсуждали, удивительно, что мне приходится тебе напоминать. Я считаю тебя достаточно разумной девушкой. И не забывчивой. «Охо, тонко намекаем? Будь умной девочкой, не лезь в эти дела, так, что ли? Уж прости, видимо я не такая умная, как ты думаешь».
— С памятью у меня все в порядке. Я думала, что вы, герр, прекрасно управляете моими землями, они процветают под вашей рукой. А судя по недавно дошедшим до меня слухам, все с точностью до наоборот…
— Эржебет, я не желаю это обсуждать, — с нажимом произнес Родерих. — Возвращайся, пожалуйста, к работе. Между прочим, ты отвлекла меня от ознакомления с очень важным дипломатическим письмом. Родерих демонстративно подхватил со стола какую-то бумагу и углубился в чтение, давая понять, что аудиенция окончена.
«В кои-то веки ты был прав, Гил. Разговоры тут бесполезны». Эржебет развернулась на каблуках и вышла за дверь, не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть ей на прощание. «Что ж, Родерих, раз ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!» — мысленно пригрозила она. Пламя гнева вспыхнуло в ее душе, выжигая поселившийся там страх, выгоняя его из уютного гнездышка. Теперь Эржебет во что бы то ни стало собиралась проверить правдивость слов Ракоци. И если он действительно не соврал, она лично поведет своих людей на войну.
***
Гилберт уезжал из усадьбы в самом скверном расположении духа.
«Черт, Лизхен, да что же с тобой такое? Раньше ведь ты, не задумываясь, пошла и разбила бы Родди очки, а теперь…» Гилберт заметил в Эржебет тревожные изменения еще в первую встречу после ее возвращения из Стамбула, но тогда он утешил себя тем, что ему лишь показалось. В конце концов, они так давно не виделись. Но с каждым днем он все больше понимал, что не ошибся. Эржебет уже не была той, привычной ему Лизхен — сильной, смелой, гордой. Дерзкий огонек в зеленых глазах потух, а вместо него пришла покорность. Гилберт ненавидел это ее смирение, спокойное принятие своей судьбы вечной служанки. Хотелось схватить ее за плечи, как следует встряхнуть, заорать: «Борись, Лизхен! Не сдавайся! Ты ведь на самом деле не такая!» Он мечтал снова увидеть пламя в ее глазах, то самое пламя, которое покорило его. И он старался изо всех сил, упорно пытаясь уговорить ее выступить против Родериха. А она так же упорно отказывалась, не желая бороться за свою свободу. Но в остальном она оставалась прежней Эржебет, все та же теплая улыбка или ехидная усмешка, грубоватые шуточки и рассудительность. Временами Гилберту казалось, что ничего и не изменилось, он — снова амбициозный, еще не побитый жизнью рыцарь, она — правительница сильнейшего королевства Восточной Европы. Но затем она говорила тусклым голосом «герр Родерих, то-то и то-то», а в глазах опять это проклятое смирение! В такие моменты Гилберт мечтал пойти и немедленно придушить Родериха. И не только за то, что он делал из воительницы Эржебет безропотную горничную. Гилберта доводила до белого каления одна только мысль, что рядом с Эржебет находится какой-то мужчина. Хоть он и догадывался, что Родериха она совершенно не волнует как женщина, это не имело значения. Главное — его Лизхен принадлежит другому. Вынуждена выполнять чьи-то прихоти, подчиняться…
