— Не знаю даже. Я там уже почти два века не была, да и вряд ли скоро смогу туда съездить. Родерих запрещает своим слугам покидать пределы имения, будто мы собачки на цепях… Но хотя бы в таком чудесном лесу погулять можно, не то что у этого…
Эржебет помрачнела, резко замолчала, а через мгновение улыбнулась с деланной беззаботностью.
— Давай не будем обо мне, Гил. Расскажи лучше, как ты жил, пока меня не было. И что вообще творилось в Европе. А то за толстые стены Стамбула просачивались только редкие слухи, да и те доходили до меня уже в совсем диком виде. Я вот, например, только вчера узнала, что ты, оказывается, теперь свободная страна.
На самом деле Гилберту очень хотелось задать ей много вопросов, узнать, как ей самой жилось все эти годы. Но он скорее инстинктами, чем разумом, понимал, что лучше ничего не спрашивать. Не заставлять ее вспоминать, бередить раны. Вряд ли в ее жизни у Садыка было хоть что-то хорошее, а снова переживать ужасы, да еще рассказывать о них другим… Нет, меньше всего он хотел, чтобы она мучилась.
— Ага, я задал хорошую трепку Лукашевичу! — с наигранной бодростью начал Гилберт. — Теперь у меня наконец-то появилась своя земля, я стал настоящей страной. Так что ты больше не сможешь задирать нос и поучать меня.
— Все равно я, как страна, старше тебя и оставляю за собой право учить тебя, маленькое молоденькое герцогство. — Эржебет хихикнула, погрозив ему пальцем.
— Я не такой уж и маленький! — в притворной обиде надулся Гилберт. — Я захватил много новых территорий… А вообще, у нас, пока тебя не было, такая жуть творилась! Настоящий хаос. Католики сцепились с протестантами, тридцать лет друг друга резали, я никогда еще не видел, чтобы погибло столько народа.
— Да уж, люди не устают меня поражать. — Эржебет вздохнула. — Как же они любят друг друга убивать, готовы воспользоваться малейшим самым глупым поводом… Я понимаю войны за новые, жизненно важные земли, но тут… Пролить столько крови только потому, что одни служат мессу, а другие нет…
— Это точно, старина Мартин Лютер если бы знал, к чему приведут его идеи, наверняка никогда не стал бы проповедовать. Мне он нравился, хороший был мужик, простой и не заносчивый, с ним и выпить можно было, и песни погорланить. Да и идеи у него были правильные, а вот закончилось все как всегда — резней… Кстати, я ведь теперь лютеранин.
— Лютеранин? Ты? — Эржебет округлила глаза. — Не верю!
— Клянусь своими винными погребами!
— Как же ты так умудрился? Великий Тевтонский Орден и — бац! — лютеранин…
— Вот, теперь ты понимаешь, какая у нас тут веселая жизнь была? — Гилберт хохотнул. — Все так закрутилось, завертелось. Мой последний Великий Магистр и первый герцог уговорил меня сменить веру. Я и сам к тому времени уже не был ревностным католиком. По сути ведь не так уж и сильно отличаются католики, лютеране, кальвинисты эти, у чокнутого Цвингли в горах… Все мы одному Богу молимся. И вместо того, чтобы драться друг с другом, лучше бы объединились и добили эту сарацинскую гниду…
Гилберт прикусил язык, с запозданием подумав, что лишний раз упоминать Садыка в присутствии Эржебет не стоит. Действительно, на ее до этого веселое лицо опять набежала тень.
— Верно, — глухо произнесла она. — Я это хорошо на своей шкуре почувствовала. Мы все с балканскими странами были разобщены, грызлись между собой, не выступили против него вместе — вот и поплатились…
Эржебет сгорбилась, понуро опустила голову. Сейчас она выглядела сломленной, потерянной — Гилберт никогда не видел гордую и сильную Эржебет такой. Почти жалкой. Она нервно потерла левую руку, и, приглядевшись, Гилберт заметил красный след на ее коже, словно браслетом охватывавший запястье. Такие обычно остаются от веревок или кандалов.
Гилберт похолодел.
— Это он сделал?
Эржебет сперва недоуменно взглянула на Гилберта, потом на свою руку — видимо она раньше даже не замечала, как машинально трет след.
— Даже не помню, может, он, может, сама поранилась во время работы. — Складно врать она никогда не умела.
Гилберт потянулся, коснулся кончиками пальцев запястья Эржебет. Совсем легко, почти невесомо. Осторожно провел по красному следу. Как же он хотел стереть его навсегда…
Эржебет вздрогнула, резко выдохнула и отдернула руку так, будто к ней прижали раскаленное железо.
— Гил, давай не будем больше об этом, хорошо? — тихо попросила она. — Все уже в прошлом… Лучше расскажи еще что-нибудь о своей жизни.
И Гилберт начал рассказывать. Истории о своих блестящих победах, солдатские байки, смешные случаи из жизни двора его герцогов — только яркое, светлое, жизнерадостное. Он надеялся, что, слушая его болтовню, Эржебет хотя бы ненадолго забудет обо всем плохом. И радовался, видя, как она заливисто смеется над его шутками, совсем как в старые добрые времена. Исчезает так испугавшая его надломленность в ней…
— … и тогда я сказал: «Ваше Величество, этот синий парик идеально подходит к вашим глазам!». Он мне: «Раз так, то я доверяю твоему вкусу, Гилберт». И пошел в таком виде на бал. Придворные, конечно же, боялись ему слова поперек сказать и дружно хвалили его костюм.
Эржебет утерла выступившие на глазах слезы.
— Черт, Гил, как же я соскучилась по твоим ехидным остротам! Все-таки ты совсем не изменился. Как был редкостной занозой, так и остался.
— Я могу считать это признанием моего Величия? — Он хитро прищурился.
— О да, Великая Заноза Гилберт Байльшмидт! — Эржебет расхохоталась. — Думаю, стоит отлить медаль с такой надписью и…
Она не договорила и вдруг замерла, прислушалась. Гилберт тоже насторожился.
— Сестренка Лиза! — донесся со стороны дороги дребезжащий детский голосок, потом раздались сдавленные всхлипы. — Сестренка Лиза!
— О нет, это же Аличе. — Эржебет в панике метнула взгляд на хворост, затем на Гилберта. — Я же тут с тобой так засиделась… Она наверняка переволновалась и уже решила, что меня съели чудовища… Аличе, я здесь! Все в порядке!
Она подхватила вязанку и поспешила к дороге. Гилберт пошел следом, еще не до конца понимая, что происходит.
— Сестренка-а-а! — К Эржебет кинулась заплаканная рыжеволосая девочка, вцепилась мертвой хваткой в ее передник. — Почему ты так долго? Я думала… Я думала, что тебя…
Она перевела взгляд на Гилберта и, сдавленно пискнув, юркнула за спину Эржебет.
— Чудовище!
— Чего? — Гилберт озадаченно нахмурился.
Эржебет тихонько прыснула в кулачок.
— Нет, нет, Аличе, это вовсе не чудовище. Это мой друг Гил. Посмотри, он вовсе не страшный.
Девочка робко выглянула из-за подола Эржебет, бросила на Гилберта настороженный взгляд. Он попытался ей приветливо улыбнуться, но, похоже, снова ее напугал — она заметно побледнела.
