— Жаба в этой легенде — символ человеческой жадности, а змея — подлости?
Капитан пожал плечами:
— Бог его знает. Я не большой специалист в эстонском народном фольклоре.
— Получается, что лютеранскую церковь назвали именем строителя?
— Нет. Мой рассказ — красивая легенда. На самом деле, Святой Олаф, или Олай, как его называли на Руси, — это норвежский король. Он принял христианство и боролся с язычеством. А после неудачного нападения на Данию бежал в Новгород, и его престол оказался занят. Он пытался его вернуть и, как настоящий воин, погиб в бою. Церковь причислила Олафа к лику святых.
— Вы прекрасно осведомлены.
— Приходится изучать, потому что это знает каждый эстонец. А к храму советую прийти ещё до того, как зазвучит орган. Побродите по кладбищу. Осмотритесь. Там очень красиво. Много старых склепов. Церковный сторож, если вы его попросите, с удовольствием поведает об их вечных постояльцах.
— Непременно воспользуюсь вашим советом. Мне пора. Где мои фотографии?
— Извольте, — капитан передал свёрток.
— Интересно, а чьи фото вы мне положили?
— Милых дам.
— В неглиже? — улыбнулся Клим Пантелеевич.
— Это сейчас пользуется большим спросом.
— А полиции не боитесь? Вдруг узнают?
— Все фотоателье этим занимаются. И будет весьма подозрительно, если я стану отказываться от торговли «весёлыми картинками».
— Вы правы. Честь имею, капитан.
— Честь имею.
Ардашев поднял голову. Реклама фотографического салона, подсвеченная электрическим светом, сообщала: «Снимки производятся скоро и аккуратно при дневном и электрическом освещении. При заказе одной дюжины карточек выдаётся в премию бесплатно увеличенный портрет. В спешных случаях фотографии приготовляются в 24 часа». Клим Пантелеевич вздохнул тяжело и подумал: «У меня ведь и фотопортрета нет ни одного. Да что там фотопортрета — простой карточки нет. Служебная привычка, оставшаяся ещё со времён заграничных командировок нигде и никогда не оставлять никаких следов: ни фото, ни карандашных портретов уличных художников, ни образцов почерка. Все люди, как люди, фотографируются семьями, чтобы потом лет через сто или двести безусый гимназист водил пальцем по пожелтевшей от времени фотокарточке и показывал сверстникам своего кого-то там по счёту прадедушку, или прабабушку. Собственно, мы с Вероникой ни разу не фотографировались, если не считать одной карточки в день венчания. А зачем? Детей ведь всё равно нет. Вернее, раньше не было. Но теперь есть сын — Павлик, Паша, Павлуша…. И всё сложится, как у всех. А уж у него точно будет большая и дружная семья, и внуки, и правнуки. И как же безумно хочется, чтобы они — когда-нибудь! — с высоты своего двадцать первого, или, там, двадцать второго века смотрели на нас с Вероникой и представили, какими мы были, как жили, пытались бы понять, что нас радовало, что тревожило… Нет не надо им знать о наших бедах и волнениях, не надо. Пусть думают, что мы были счастливы. Да! Мы обязательно сфотографируемся. Просто пойдём все вместе в ближайшее фотоателье. Вот только домой вернусь». Вдруг стало грустно от того, что домом он мысленно назвал Прагу, а не Ставрополь — город, в котором родился и жил, где похоронены его родители. «Целы ли памятники отца и матери на Успенском кладбище? Или разрушены? — с волнением подумал он. — Говорят, большевики дорогие памятники снимают с могил и тащат на захоронения коммунистических чиновников, а потом вешают на чужие кенотафы металлические таблички с фамилиями этих новопреставленных. И получается, что на памятнике вырезано одно имя, а краской по трафарету на жестянке выбито совсем другое». В эти рассказы ему не хотелось верить, и оставалось лишь тешить себя надеждой, что такое невозможно, что это не по — христиански, не по — человечески… В этот момент Ардашев впервые пожалел, что бросил курить.
Он пропустил первый таксомотор. Не сел и во второй. Пройдя метров двести, остановил извозчика и уже через четверть часа швейцар распахнул перед ним тяжёлую дверь отеля «Рояль».
Уже в номере, едва коснувшись подушки, Клим Пантелеевич провалился в мягкую бездну сна.
Пригрезился несчастный американский воздухоплаватель в образе Минора. Видимо, на этот раз ветер подул в противоположную от моря сторону, и купол парашюта зацепился за шпиц собора Святого Олафа. Недавний покойник с раздавленной, точно битый арбуз, головою грустно улыбался Ардашеву и беспомощно разводил руками. У дверей храма суетился полицейский инспектор и что-то кричал в рупор, но разобрать его слова было невозможно. Рядом с ним носились пожарные, пытаясь совершенно бессмысленно приставить к стене церкви лестницу. И в этот миг появился «Ситроеен» с побитым капотом. Извергая из выхлопной трубы пламя, он нёсся на людей, как исчадие ада. Приближение железного монстра видел только один человек — Ардашев, но остановить его не хватало сил… А потом сон перенёс частного сыщика назад — в 31 декабря 1899 г., в Египет, в Каир, в Эль-Карафа (Город Мёртвых), на кладбище мамлюков. И каменная надгробная плита опять давила на лоб. Дышать становилось всё труднее, но, слава Богу, кто-то догадался, что внутри склепа живой человек и послышалась арабская речь
[4]. Раздался стук, потом ещё и ещё…
Клим Пантелеевич открыл глаза. Стучали в дверь.
— Господин Ардашев, — это коридорный. — Звонили из полиции. Они уже послали за вами мотор. Просили передать, что инспектор ждёт вас за городом.
Глава 5. Первая улика
Молчаливый водитель вёз Ардашева через спящий Таллин. Фонари едва освещали улицы. Где-то вдали лаяли собаки. Выехали на окраину. Но скоро и она закончилась. Началось Балтийско-Портское шоссе. Встречных автомобилей не было. Ослеплённый светом фар, посередине дороги замер заяц, но вдруг пришёл в себя и ускакал прочь. Дальше путь шёл через хвойный лес. Клим Пантелеевич отчего-то подумал, что именно в таких чащобах обязательно должны водиться не только разбойники, но и лешие с водяными.
Шофёр свернул с шоссе, и полицейский «Форд», трясясь на ухабах, выехал на поляну и остановился. В фонаре стоявшего «Ситроена» отражался лунный свет. Ардашев выбрался из авто, и попал в луч электрического фонаря, находящегося в руках инспектора Саара. Рядом с ним находился какой-то человек в сапогах, охотничьей куртке и картузе. За его спиной была двустволка.
— Как видите, господин Ардашев, я оказался прав, когда несколько часов назад предположил, что мы скоро увидимся. Мы отыскали угнанный таксомотор. Спасибо управляющему имения господину Коппелю, что протелефонировал нам, — полицейский кивнул в сторону незнакомца. — Он обнаружил машину около семи вечера. Двигатель был ещё тёплый. Пока я сумел сюда выбраться, пока отослал «Форд» за вами, прошло много времени.
— Урмас Коппель, — учтиво поклонился управляющий.
