В юности я прочитала знаменитое письмо Пушкина своему другу Петру Вяземскому. Приведу цитату: «Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. ‹…› Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы, – иначе».
Тогда, в юности, я думала, что пушкинская «толпа» – пережиток прошлого, и, как Соня у Чехова в «Дяде Ване», верила, что «все зло земное» уже потонуло в «милосердии, которое наполнило собою мир!» Я была юна, наивна и очень расположена к людям. Но и люди моей эпохи, прошедшие свой нелегкий жизненный путь, были другими. На многочисленных встречах со зрителями, где актеру задают много вопросов, мне было всегда интересно: вопросы приходили неожиданные, и глубокие, и никогда – бестактные, врывающиеся в твое личное пространство. Эти встречи были интересны и полезны обеим сторонам. Теперь же с грустью вижу, как быстро исчезает культура общения. Возможно, пример подало все то же телевидение, с его перетряхиванием не очень чистого белья «звезд». Правда, некоторые «звезды» и сами не прочь рассказать о себе все. В результате – огромное уважение к людям искусства превратилось в абсолютную его противоположность. Стало возможно обсуждать личную жизнь популярных людей, их наследство и его дележ, пока труп еще не остыл. Стало возможно все.
Увы, это коснулось и меня. Мне казалось, что своими фильмами, спектаклями и многочисленными интервью я не должна была производить впечатления человека неразумного, но я ошибалась. Пара кошмарных фотографий, удививших меня саму, и текст под ними, унижающий мое достоинство… И образ новой Алентовой с умом инфузории готов. Фотографии выставлялись часто, и каждый раз их сопровождал текст об очередной неудачной пластике глупой Алентовой. Меня в соцсетях нет, и мое молчание превратило эти тексты в узаконенную данность. «Сто раз повторенная ложь становится правдой». Фраза, приписываемая одному из нацистов. Но как она оказалась верна! Кажется, не осталось человека, который бы не поверил, что я – старая дура, бегущая за молодостью, которая все время что-то режет и кроит на своем лице. Длится эта история много лет, и иначе как травлей ее не назовешь. Печалит меня еще и то, что коснулось это и фильма «Москва слезам не верит», моей, так сказать, визитной карточки – фильма, столь долгие годы любимого зрителем. Его всегда смотрели, безоговорочно любя героев, которые давно стали почти что членами семьи, но тут прочитала как-то в Сети высказывание в свой адрес. Написал мужчина: он, мол, так обескуражен моей глупостью, что и любимый фильм теперь смотреть не будет. Вот даже как. А что подумает тот, кто все же захочет фильм еще раз посмотреть? К просмотру обязательно добавится толика досады. Почти у каждого обязательно возникнет мысль: «Вот же дура Алентова, такое с собой сотворила».
Эту лживую мысль долго внушали публике, подкрепляя ее ужасными фотографиями, и тем самым разрушали и мою репутацию, и ту прежнюю, безоговорочную, без задней мысли веру и любовь к фильму и моей героине. Любое разрушение дорогих сердцу вещей разрушает и нашу целостность. Разрушает потихоньку и незаметно. Сначала долго и упорно из меня лепили образ безмозглой дуры; сейчас, пока осторожно, взялись за фильм. Появляются разборки каких-то эпизодов картины с глупыми домыслами и, опять же, с разоблачениями. Причем все неправда. А возможно, это и сознательное разрушение все того же вселенского разрушения прошлого «до основания».
Обескуражил меня и сам факт, что обо мне способны говорить в таком неуважительном тоне. Я к этому никак не была готова. Особенно же огорчало, что люди так охотно всему верят. Но, как ни странно, все это не нарушило моей расположенности к людям. Как будто живые люди – это одно, а те, кто в сетях, – что-то совсем иное.
Всех интересует моя пластика
Когда-то информация о здоровье королевствующих особ, президентов и популярных актеров считалась секретной. Когда и как попали в столь высокое соседство актеры, не знаю. Думаю, наверное, когда голливудские артисты превратились в идолов. А у идолов не бывает изъянов. В высших кругах беседы о болячках считались неприемлемыми, так же, как и обсуждение личной жизни. Но и среди просто хорошо воспитанных людей такого рода беседы не приветствовались. Конечно, во все времена существовали сплетники и сплетни, интриганы и интриги. Отелло задушил Дездемону – свою любовь – из-за простой интриги…
Но и относились к сплетникам соответственно.
Так было когда-то. Мы читали об этом в книгах, достойно поступать нас учили мамы. С тех пор мир опростился, сплетник спрятался в сетях, и даже информацию о здоровье президентов не всегда удается удержать в тайне. Что уж говорить об актерах. Актеры часто играют с высокой температурой, или с невыносимо болящим зубом, или даже со сломанной ногой – и ухитряются доиграть спектакль до конца. Актеров в институте учат, что только смерть может помешать состояться спектаклю. Кто-то относится к этому с юмором, но на самом деле это учит беззаветному служению, именно служению, а не просто работе, и особенной ответственности перед зрителями, которые пришли в театр и не должны вместо праздника получить разочарование. Поэтому отмена спектакля – это в театре всегда ЧП, и актеры это знают и играют спектакли, даже если не совсем здоровы. Тем более – сцена лечит. На сцене не чувствуется никакой боли, тяжести или усталости. Знаю это по собственному опыту.
Если актер заболел серьезно, тогда спектакль отменяют или заменяют на другой, а на роль заболевшего вводится дублер. Для актеров разговор об их здоровье – табу, если только вы не врач. Зритель должен видеть актера всегда здоровым, а нездоровье, если оно тебя настигло, должно оставаться за кулисами.
Но при нынешней разнузданности даже визит актера к зубному врачу интернет-медиа превращают в инфаркт – и те же медиа пестрят опровержениями. А некоторые люди, не всегда журналисты, хотят получить деньги за фотографию умирающей известной актрисы. Они ухитряются разными способами влезть в палату к умирающей, сделать эту фотографию и потом продать ее задорого. Смерть нынче тоже продается, даже пока ты еще не умер…
Сейчас, когда я пишу эти строки, мне 79 лет, через год исполнится восемьдесят. Если доживу. Я никогда не делала уколы красоты, а ботокс, попробовав один раз, тоже больше никогда не колола, потому что он лишает лицо мимики, но именно мимика – наш актерский инструмент. В дни моей молодости косметологов не существовало. Если у человека были проблемы с кожей, он шел к кожнику. У меня проблем не возникало, так что и к появившимся косметологам не хожу: нет привычки. Массаж лица, будучи играющей спектакли актрисой, тоже не делаю: считаю достаточным прикосновения своих пальцев к лицу – при том, что гримируюсь почти каждый день. Даже кремами для лица и рук пользуюсь не каждый день. К пластической хирургии отношусь с уважением. Если человек хочет исправить в себе что-то, что мешает ему жить счастливо, это его право. Например, слишком длинный нос, или торчащие уши, или возрастные изменения, которые можно исправить. Некоторые дамы считают, что слишком маленький бюст мешает им быть счастливыми. Так пусть они будут счастливыми! Это их тело – и их дело. Обращалась ли я к пластическому хирургу? Да, разумеется. И считаю это нормальным для любого медийного лица. Почему я не оповестила об этом весь белый свет? Потому что считаю это своим личным делом. Кто-то предпочитает стареть, не прикасаясь к своему лицу, и это их точка зрения, их право и выбор. Я считаю иначе, и это тоже мое право и мой выбор.
