— Только потому, — сказала она, — что ты знаешь, как попасть в будущее. И знаешь, что оно реально. Это не означает, что ты думаешь, будто попадешь туда.
У него возникло ощущение — может быть, из-за мягкого шороха шин больших грузовиков через равные интервалы, напоминавшего прибой, — что его номер находится рядом с морем.
— Но как ты можешь знать, что оно есть, или оно может быть, или что бы то ни было, — начал он, имея в виду варианты будущего, их метафизическую или онтологическую нереальность — все, что он знал о них; но она тоже приподнялась на локте и воинственно склонила к нему лицо.
— Ты дурачок, — сказала она. — Почему ты такой дурачок?
Она сказала это в такой манере, что ее слова не выглядели риторическим вопросом, оскорблением или укором, и Пирс, глядя на нее и пытаясь найти возражение, впервые в своей жизни спросил себя: действительно ли есть причина, почему он такой дурачок, хоть одна причина, и если есть, то какая, и если ее можно узнать, то как, и если наконец ее узнать, то можно ли сразиться с драконом, червем или слизнем, лежащим в основе его существа, и потерпеть поражение или изгнать? Достаточно ли только знания? Вряд ли. Быть может, оно необходимо, но его недостаточно, и, в любом случае, оно недоступно для Пирса, сейчас и впредь, если не навсегда.
Она долго глядела на него и ждала ответа, а потом опять опустилась на подушку рядом с ним. И скрестила руки, как будто стояла вертикально и чему-то противостояла, позабыв о нем.
— Пусть любое будущее, которое подходит ко мне слишком близко, будет начеку, — сказала она. — Если оно знает, что для него хорошо.
Он засмеялся над этим, и, мельком взглянув на него, она поддержала.
— Вот дерьмо, — сказала она. — Я и правда в плохой позиции.
— Да, — задумчиво сказал он. — Я люблю женщин в такой позиции. — И они оба рассмеялись.
Позже, намного позже, он перекатился к ней по грустной кровати, и — как будто она вообще не спала — она мгновенно повернулась к нему, обхватила его длинными руками и схватила с целеустремленным молчанием человека, который, не умея плавать, хватается за того, кто пришел спасти его, хватается с такой силой, что они могли бы оба утонуть, если бы не достигли берега вместе.
После того, как письмо из Нижней академии пролежало неделю под пепельницей на его комоде из прессованного картона, он внезапно (ну ладно) написал, что принимает предложение. Какое-то время он не говорил об этом Ру, по причинам, которые не мог назвать, даже другой стороне своей личности, той стороне, которую не показывал; то есть думал, что не показывал. Когда он решился, она лишь долго смотрела на него, ничего не говоря.
— И когда ты уходишь из «Новинок»? — спросила она.
— О господи, — сказал он.
— Если ты увольняешься, они должны оплатить тебе отпуск. Зарплата за неделю. Или десять дней. Может быть, тебе следует уйти в отпуск. Прежде чем начнешь новую работу.
— Конечно, — сказал он. — Отправиться в поездку по туристическим местам. Снять мотель.
На мгновение он увидел ее голову, как будто охваченную пламенем обиды, как у Оза в фильме
[511], и ожидал ужасных проклятий. Было бы здорово уехать, убежать и спрятаться где-то прямо сейчас, подумал он, если есть такое место.
— Ладно, — сказала она и ушла, коротко простившись.
Вернувшись через пару дней, она сказала:
— Я получила приглашение. — Она протянула отпечатанное на машинке письмо, на бланке авиапочты
[512]. — Я еду в Утопию. Может быть, ты тоже захочешь поехать.
— В Утопию. Это Нигде
[513], знаешь ли.
— Она настоящая, — сказала она. — На самом деле Утопия. Самое лучшее место. Я много лет мечтала туда попасть.
— Я тоже, — сказал Пирс. — Много лет. Все мечтают об этом.
— Ну, оно не может быть для всех, — возразила она.
— Не может? — спросил Пирс.
— Это ее погубит.
— А, — сказал Пирс.
— Массы, — сказала она. — И ты получишь нечто вроде Старшего Брата
[514].
— Плюс антихороший, — сказал Пирс
[515].
— Ты сам увидишь, — сказала она. — Если захочешь поехать.
— Ты знаешь, как туда добраться? Мне казалось, в этом вопросе много неопределенности.
— Знаю, — сказала она и достала из сумочки толстую книгу. — У меня есть путеводитель. Видишь?
Книга, еще одна. Карта, инструкции, указания. Но это была совсем новая книга в блестящей красочной обложке, она говорила Поехали! счастливыми буквами и предлагала это с простодушным восторгом, и вот тогда мир развернулся и показал землю, которую описывала книга, — яркую, красочную и самую что ни на есть настоящую.
В Утопию надо было лететь; он никогда не путешествовал в том направлении — на кривую шею континента, недалеко от пиков Дариена
[516].
— Я не могу ехать в тропики, — сказал он, когда они уже ехали в аэропорт. — Я ненавижу пляжи. У меня пляжефобия.
— Что?
— Однажды я сгорел, — сказал он. — Я лежал на голой гальке и смотрел на солнце. С сотней других, тоже голых, каждый на своем полотенце. Как будто попал в ад на земле. И бессмысленное море, повторяющее себя.
— О, ради бога. — Она уже носила солнцезащитные очки, от зимнего света. — Просто не разлеживайся там. И не пытайся читать. Держу пари, ты попытаешься читать.
