Откуда эти угрызения совести? — думал он, идя через мегаполис. Почему он теряет уверенность, разве он не знает, с какой стороны его хлеб намазан маслом? И что, черт возьми, случится, если он этого не сделает? И разве был таким уж большим преступлением тот метафизический фокус, который должна была сыграть его предполагаемая книга при сравнении с другими вещами, что толкались в списке бестселлеров (Пирс все еще следил за этими списками), — например, продолжение «Колесницы Фаэтона»
[32], рассказывавшее о пришельцах, что высадились на Земле в древности, — автора называли примером того, как далеко можно зайти и все-таки не подвергнуться насмешкам; или другая, в которой Иисус имитировал собственную казнь и, сам себе Грааль, бежал в Англию, а оттуда в Испанию, где стал родоначальником династии королей, потомков которых можно найти и сейчас
[33]. Или «Как извлечь пользу из грядущего Конца Света», двадцать недель в списке. Или — все ее читали, Пирс повсюду видел ее блестящую черную обложку — длинный трактат о фейри, и об их мире внутри этого, и о бесконечной зиме, которую они в конце концов превратили в весну.
И, тем не менее:
— Я не могу написать ее, — сказал он Джулии. — И не буду.
— О, ради бога, Пирс.
— Нет, правда.
— У писателей бывают кризисы. Я знаю. Поверь мне.
Джулия, слегка располневшая и разбогатевшая в более чем одном смысле, в то же время осталась такой же: ее лицо являлось прямым потомком того, что он знал, и ее квартира была ее квартирой, узнаваемой в первый же миг.
— Расскажи, — сказала она.
— Я просто, — сказал он, — я просто не могу имитировать уверенность, что все это возможно.
— Что возможно?
— Это все. Мировая история существует не в одном-единственном варианте. Магия. Космические перекрестки, эпохи мира, альтернативная физика. Вероятности.
— Вероятности всегда вероятны, — сказала Джулия.
— Скажи мне, что будет, если я сообщу им, что не смогу написать эту книгу? Я вроде как потратил все деньги.
— Пирс, послушай.
— Взамен я могу предложить им что-нибудь другое. Не знаю что. — На высоких полках вокруг него, на столе и кровати, всюду он видел другие вероятности: детективы, хоррор, любовные романы, истории реальных преступлений, секс-советы, триллеры. Все, что он терпеть не мог.
— Покажи мне, что у тебя есть.
— Я не принес с собой. Я ее бросил.
Она посмотрела на него с каким-то отвращением.
— Ну, в общем, случится то, — произнесла она, — что мы им ничего не скажем. Когда придет дедлайн, мы им тоже ничего не скажем. А когда они спросят, мы ответим, что ты встретился с некоторыми сложностями и усердно работаешь, пытаясь преодолеть их. Они назначат нам новый дедлайн, а мы не будем настаивать на следующей выплате аванса. И время идет.
— Угу.
— Тем временем может произойти все что угодно. Ты можешь передумать — и передумаешь; а если нет, можешь поменять книгу. Издатель передумает, решит, что ему не нужна книга, и вернет тебе права. Сам издатель может разориться.
— А лошадь может научиться говорить.
— По крайнем мере, тебе не следует возвращать деньги. Пока не следует.
— Мой отец владеет домом в Бруклине, — сказал Пирс. — Я не очень знаю, как там дела, но, вероятно, смогу занять деньги под залог дома.
Ее лицо смягчилось, гримаса отвращения сменилась улыбкой с затаенной старой болью, и на мгновение она стала похожа на его мать.
— Пирс, — сказала Джулия.
— Ладно, ладно.
— Так кто платит за твое путешествие? — спросила она. — И разве это не часть той же миссии? Того же проекта, я хотела сказать.
— Да, в некоторой степени.
— Ты собираешься вернуть им деньги?
— Это их грант, — сказал он. — Что-то вроде исследования. Необязательно, что вообще получится. Что будет результат. — Он улыбнулся и пожал плечами: все, что я знаю. Какое-то время они разглядывали друг друга, не думая ни о своей давней совместной жизни, ни о чем-либо другом.
— Ты в порядке? — наконец спросила она.
— Не знаю.
— Значит, не в порядке.
— Ты знаешь, когда все началось? — спросил он.
— Началось что?
— То, что я делаю. То есть, на самом деле, не делаю. Ночь на Десятой стрит, когда студенты захватили колледж Варнавы. Помнишь?
— Я помню тот день, — сказала она. — Послушай. Может, ты пришлешь мне то, что у тебя есть? Может быть, я покумекаю над этим.
— Эгипет, — сказал он. — В тот самый день, или ночь. Я помню. Ты лежала в кровати. Было жарко. Я стоял у окна.
Пошли спать, сказала она ему, сонная и еще под кайфом, но ему не хотелось спать, хотя короткая ночь почти кончилась. В тот день маленький колледж, в котором он преподавал, был взят штурмом молодыми (и не очень) людьми, которые требовали рай сегодня и всего такого; преподаватели, включая Пирса, заперлись в своих кабинетах и сидели там, пока полиция не выгнала студентов. Вернувшись в квартирку в трущобе, с планировкой на манер вагона, освобожденный Пирс все еще чувствовал запах газа в полночном воздухе. В любом случае, мир вокруг него жил и шептался и, как караван, тянулся из прошлого в будущее, проходя мимо стоящего у окна Пирса. Он знал, конечно, что она пойдет со всеми, должна, но он сам обязан вернуться, если сможет, и он знал, что сможет. Пока другие уходят, он вернется в город на самом дальнем востоке той древней страны, в город Адоцентин.
Поднимается предутренний ветер, как только бледнеет на рассвете ночь
[34]. Там все и началось; а если не там, значит где-то в другом месте, далеко или близко, где? Ведь если нет начала, не может быть и конца.
