Пирс нашел фолио «Hypnerotomachia Poliphili» на книжной полке Крафта, хотя сам прочитал роман еще в университете. Причем то же издание.
Бернини идея понравилась, хотя сперва он проектировал слона с обелиском для садов папы Александра VII, где тот был бы расположен лучше, чем на Пьяцца Минерва. Но нет, именно здесь, в центре города, поместили самое неуклюжее и непривлекательное из творений Бернини; и, конечно, внутри него нет ничего, если не считать вымышленных героев; однако обелиск — настоящий, один из римских трофеев; позвали знаменитого египтолога, отца Афанасия Кирхера, чтобы тот расшифровал иероглифы. Сам папа сочинил латинскую надпись для постамента, в которой говорилось о том, как много силы нужно, чтобы нести на себе мудрость Египта. Встаньте позади обелиска, и перед вами будет доминиканская церковь Санта-Мария-сопра-Минерва, построенная на месте античного храма; в прилегающем аббатстве Джордано Бруно был обвинен, осужден, расстрижен, раздет и послан на смерть. Вот так тяжела мудрость!
Но, в конце концов, морщинистое мраморное животное появилось на пьяцца лишь через семь десятилетий после смерти Бруно. Тогда все это было неважно: Египет, простое украшение, выдумка, никакого вреда от нее; все прошло, исчезло, унесено, упразднено, лишилось силы; прах Бруно рассеян, утрачен безвозвратно; страница мировой истории перевернута.
Пирс снова вышел в ночь. Если бы он только знал, где находится, где север, где восток. Может быть, он повернул не в ту сторону, и это Виа Арко делла Чамбелла?
Если мы ошиблись и повернули не налево, а направо, на Виа Арко делла Чамбелла, мы скоро войдем на маленькую Пьяцца делла Пинья, где знаменитая бронзовая сосновая шишка, еще римских времен, украшает погибший, разрушенный, но не забытый храм Исиды, чью священную pigna
[211] злорадно торжествующие папы украли для собственного Собора Петра на реке
Нет, нет, он больше не разбирал слов. Он повернул и оказался не на маленькой площади, с сосновой шишкой или без нее, а на большом бульваре, Корсо
[212]; под высокими темными дворцами двигался поток машин, но тротуары были пусты, настала ночь, ноги налились свинцом, но еще могли чувствовать боль; он окончательно заблудился, шел наугад, ничего другого ему не оставалось. Отвернувшись от слепящего света фар, он шел все дальше и дальше по неправильному Риму, пока, наконец — едва не плача, для чего было больше причин, чем он мог назвать — не сдался; завидев строй такси, он взял одно до своего pensione. Завтра, завтра. Cras, Cras
[213], говорили древние римляне. Но Пирс так больше и не проделал этот путь — он уехал из Рима, так и не увидав слона.
Даже если я случайно выбрал Бруно, в конце концов я глубоко полюбил его; он — один из тех исторических персонажей, которые легко доступны и всегда таинственны, прямо как наши живые друзья и возлюбленные, понимаете. Начав читать его труды на итальянском, я столкнулся с писателем, который был скорее драматургом или даже новеллистом, чем философом. Свою космологию он излагает в форме диалогов, говорить начинают все, Бруно — или его двойник — лишь один среди них. Конечно, некоторые из ораторов глупы, но остальные просто не соглашаются с ним и высказывают вполне здравые мысли. Персонаж, представляющий точку зрения Бруно, часто сообщает мнение «ноланца» или его слова в передаче других; он может быть совершенно прав, а может и не быть; нет никого, кто бы говорил с полной уверенностью. Мы читаем историю Гамлета, рассказанную Горацио и записанную с его слов Гамлетом.
Новое утро; Пирс читает в автобусе. Он направлялся в Ватикан, к собору Святого Петра, и поехал неправильно, по Виа де Лунгара, но вскоре огляделся и понял, что едет не туда; он вышел и пошел пешком.
Я обнаружил, что невозможно не встать на сторону этого человека. Он может быть последователем Прометея — в конце концов, он собирался опрокинуть всю религиозную концепцию вселенной, и не только ее форму, как Коперник, но всю ее структуру, цель и смысл существования — и в то же время грубым комедиантом, который не может замолчать и спокойно сидеть, но должен постоянно прерывать оратора; который написал титаническую эпопею о Реформации Небес грэко-римского пантеона, закончив его сатирой на преобразование, на человека, на богов и на сами небеса
[214]. Никто ее так и не понял, возможно, из-за слишком патетических насмешек или потому, что Бруно слишком быстро принимает сторону каждого собеседника по очереди — трудно за ним следовать. И когда его перевели, наконец, в последнюю тюрьму, замок Святого Ангела (вы и сейчас можете увидеть камеру, или могли бы увидеть, когда там был я), он продолжал настаивать на свидании с папой, чтобы все объяснить: невозможно понять, было ли это последней невозможной шуткой или чем-нибудь другим.
Пирс опустил книгу. Почему он бы не принял сторону Бруно? Ведь однажды он принял, верно? Сейчас он чувствовал невольное желание посоветовать этому человеку сесть и заткнуться; он почти уже хотел встать на сторону властей против него лишь для того, чтобы защитить его. Найди маленькую вселенную, отправляйся туда и спрячься. Извинись перед ними, скажи, что на самом деле имел в виду совсем другое, что ты съешь свою пилюлю. Не дразни их, не играй словами, не умирай.
Он стоял в конце моста, перед ним была возвышающаяся над рекой большая круглая башня, которую путеводитель опознал с неохотой:
Мы подкрепились легким завтраком и теперь готовы посетить замок Святого Ангела, что займет почти весь наш день. В 135 году нашей эры император Адриан начал строить на этом месте мавзолей. Квадратное основание, круглая башня, окруженная насыпным холмом, как было в обычае у римлян; на вершине стояла колоссальная шишка из бронзы, сейчас находящаяся в Ватикане. Всего несколько десятилетий мавзолей служил могилой, после чего прославился как крепость, оставаясь в течение тысячи лет папской твердыней.
Интереснее всего, утверждал путеводитель, попасть в замок Святого Ангела из Ватиканского дворца: нужно спуститься вниз и пройти по узкой галерее, которая проходит прямо через стену — папский запасной выход. Узкой. От этой мысли горло Пирса перехватило. В снах он неоднократно бывал в таких местах, или ему нужно было войти в них, и они становились все уже и теснее, чем дальше он углублялся, пока в панике не просыпался. Нет уж. Вместо этого он подошел к castello
[215] по мосту Святого Ангела, пройдя мимо строя реющих на ветру ангелов Бернини.
Большой могильный холм. Сердитый и бесформенный. Его классические колонны и украшения исчезли на века. Сейчас туда входила группа туристов, ведомая гидом, говорившим на непонятном Пирсу языке; он пошел за ними, открыв книгу. Мы находимся на открытом дворе; отсюда лестница ведет вниз, в погребальную комнату Адриана. На стене комнаты, ныне пустой, висела каменная доска — Пирс едва не прошел мимо — с вырезанным на ней маленьким стихотворением самого Адриана, его прощальным посланием собственной душе:
