— О-о! — заорал обрадованно и с одной лямкой на плече, раскачиваясь от тяжести, заторопился вперед.
Дядь Саша подошел, сбросил поклажу, стряхнул снег с чурбака, на котором кололи дрова, и сел, устало распрямляя спину.
— Я сейчас шел, а снег у меня в глазах прямо желтый, глаза закрою, открою — еще желтее!
— Во фигня, — донесся из зимовья такой же сипловатый от усталости голос, Поваренок лежал на нарах, задрав ноги на рюкзак. — Я — то же самое — только у меня фиолетово было. Прямо такой вот... фиолетовый снег, до черна.
— А у меня желтый. — Дядь Саша сказал так, будто желтый лучше фиолетового...
На карте иной раз так все логично выглядит. Любо-дорого — сидишь, пьешь кофе в тепле и светле, покуриваешь, пальцем ведешь по бумаге — все ясно, топай себе и топай помаленьку, мимо никак не пройдешь! В тайге же через какое-то время начинаешь под шапкой чесать да хмуриться на ту же самую карту, и курить уже не хочется — все по-другому!
Если б мужики поглядели сейчас карту, где были обозначены Степановы зимовья, они, возможно, и отказались от своей затеи. Но... иногда вера, что делаешь нужное дело, бывает важнее любых самых точных знаний. Ну и плечо товарища, конечно.
Помолчали, покряхтывая, давая отдых спинам и костям. Поваренок зашевелился, вышел на улицу, погремел лесенкой, влез под крышу избушки. Снял матрасы, увязанные с подушками и завернутые в кусок полиэтилена:
— Принимай, дядь Сань!
Затопили печку, вставили и законопатили окно, расположились. Колька варил. Дядь Саша перетаскал из «Урала» что надо было, принес воды. Прилег на лежанку и наблюдал потеющий потолок. Печка гудела, как реактивная, дверь нараспашку, но в избушке все равно было жарко. Колька пережаривал лук, им вкусно пахло на все зимовье:
— Сейчас узнаем последние новости, я уже подключился, у него антенна путем стоит. Сейчас дожарю. Что там дома-то, хе-хе! — И смешок у Кольки был нервным, и в руках маленько не держалось, то одно ронял с беззлобными матюками, то другое...
— Это да... Попроси свою, пусть моей позвонит.
— Понятно. — Колька шершаво брякнул пустую сковородку на печку, налил туда горячей воды из чайника. Зашипело.
— Давай, настраивай, я помою. — Дядь Саша сел на нарах.
Через час они все знали. Колька матерился бессмысленно и сверх всякой меры и не сидел на месте.
— Ну, твари! — И чуть помолчав, опять: — Нет, ну ни х... себе! Ты понимаешь! Погоди, погоди... — Мысли роем бились у него в голове и не давали ничего понять. — Получается, мне тоже надо в бега подаваться! Так, дядь Сань? Там больше пятисот килограмм, даже если по тысяче посчитают, уже пол-лимона. А в особо крупных, это сколько надо?
— Не знаю, миллион, кажется...
— Лет пять могут впаять? — вопросительно глянул на дядь Сашу.
— Да ладно, кто тебе впаяет, у тебя детей полон дом! Галя же сказала, что не приходили больше! Может, заберут, и все?
— А как, заберут! Пол-лета корячился!!!
— Я не понял, ты чего хочешь? Сесть, что ли? Пусть уж забирают...
— Нет, это да! — Колька сморщился и продолжил совершенно серьезно. — Но жить тогда вообще не на хер...
— Придумаем чего-нибудь, может, правда, на Якутскую сторону ходку сделаем?
Колька сгорбился, смотрел куда-то в темный угол зимовья и не отвечал.
21
В это время на другом конце участка, километрах в сорока, в другом зимовье Степана Кобякова раскладывались уставшие, как собаки, Студент с Слесаренкой.
Они поднимались снизу, как по их соображениям должен был заходить на участок Степан. Выехали в ночь, покемарили коротко в Эйчане и к полудню, отмахав на снегоходах сто пятьдесят километров, были на участке. Обедали в большом нижнем зимовье на ключе Поповка, оставили Степану записку, долили бензин в баки и двинулись вдоль Эльгына по Степановой вездеходной дороге. Впереди Студент на нелепом белого цвета «Буране», с нартами, груженными горой, за ним Андрей тянул в нартах двухсотлитровую бочку бензина и несколько канистр.
Солнце уже село, когда подъехали к зимовью, но было еще светло. Лица обоих были слегка бордовые и в крепком куржаке. Особенно густые брови Студента. С морозными скрипами слезли со своих «коней».
Затопили, лампу на батарейках к потолку пристроили, чайник поставили, стали потихоньку располагаться, снимали с себя теплое. И так же, как и дядь Саша с Колькой, наладив рацию, узнали про обыски в поселке. Про то, что опять все выгребли у Иванчука. Андрей сидел с микрофоном в руках и, убавив громкость, молчал. Рация трещала, шипела и тихо кричала голосом разных мужиков. Шутки шутила. Всего сутки не были дома, и такое. Он положил микрофон, выключил рацию. Долго задумчиво искал зажигалку по карманам. Она перед ним на столе лежала. Положил на нее руку и нахмурился решительно:
— Я поеду! — сказал твердо.
— Куда? — очнулся Студент.
— Домой... — Андрей чиркнул зажигалкой.
Встал, взял вещи с нар, которые не успел разложить, и вышел. Облако синего сигаретного дыма повисло у распахнутой двери. Все правильно, — думал Студент, — у него девчонки.
— Хочешь, с тобой поеду? — спрсил в дверной проем.
— А как же Кобяк? — Андрей снова втиснулся в избушку. Сел за стол и поставил перед собой банку тушенки.
— Не знаю, может, оставить «Буран» здесь и уехать... — Студент сел напротив.
— Чертовы менты херовы! Я так и не понял, у меня был обыск или нет? Ну, это не важно! — Андрей вынул нож, одним движением сунул его сквозь крышку банки и, провернув, наполовину вскрыл, до конца довел, отогнул язычок крышки. — Не дай Бог сунутся, — буркнул себе под нос.
Печка трещала и подванивала дымом. Молча ели холодную тушенку, двигая друг другу банку, хлеб резали, потом вторую банку открыли. Дышали морозным паром в свете лампы. На улице окончательно стемнело.
— Может, мне с тобой все-таки? — Студент вышел за своими вещами, остановился, не закрывая дверь, как будто не знал, нужно ему будет тепло в зимовье или нет.
— Не надо. Приеду, найду суку Семихватского, не найду — сам пойду к этим московским. Вот икра, вот Васька Семихватский, которому уплачено три с половиной тысячи баксов, вот рыба, которую коптил и коптить буду, пока здесь живу. Все у меня по вами же установленному закону — придете, буду стрелять! Так что лучше вместе с Семихватским приходите.
Слесаренко вышел к «Бурану». Упихивал под седушку необходимое.
— Канистру...
— Взял...
— Масла не дольешь?
— Не надо, если что, в Эльчане стрельну.
Они пожали друг другу руки, и Андрей уехал в ночь. «Буран» под ним казался детской машинкой. Студент проводил его взглядом, наверх, выше деревьев голову задрал, звезды уже показались. Луна сегодня неплохая, дорога светлая будет, — подумал и зашел в зимовье.
