— Ольга, собери, чего закусить, — остановился у себя в предбаннике, — да поехали со мной, что ли? Что уж... тут...
Уехали на речку. Они бывали с ней здесь года три или четыре назад, до Маши еще, Ольга тогда только устроилась, молоденькая, ни задницы, ни титек таких еще не было вроде. Тихий скосил глаза на молодые Ольгины ляжки, занимавшие все сиденье, и подумал, что делает ленивая жизнь с человеком. Чуть дальше проехал, в лесу остановился, заглушил мотор и выключил свет. Достал фанерку с заднего сиденья, пристроил между ними. Подумал и сказал:
— Пойдем сзади сядем.
— Сейчас я накрою... Свет включите... — попросила.
Михалыч щелкнул выключателями и полез из машины — она застонала многозвучно, потом поднялась, огружаясь на Ольгин бок. Снег даже в темноте чувствовался, на лицо падал. Тихому он нравился, как будто прикрывал от чего-то. От жизни, может быть... Потянулся, подумал, что сейчас что-то не то происходит, но у него не получилось думать, Ольга как раз наклонилась, нарезая хлеб, и фонарик салона осветил глубину выреза. Лифчик на ней был черный.
Она перешла к нему на заднее сиденье. Выпили, закусили.
— Я покурю? — спросила Ольга.
— Дай и мне?
— Вы же бросили, Александр Михалыч, — кокетливо засмеялась секретарша, протягивая сигареты.
— Что ты мне выкаешь, пьем сидим в лесу, а ты выкаешь... — Он хотел добавить, называй меня Саня, но не добавил.
Закурили. Подполковник открыл свое окно.
— Налей-ка мне еще, — подвинул свой стакан к ее, со следами губной помады по краю. Он чувствовал, что делает что-то не то, и был неприятно скован. В голове крутились разные картины поселка: дом Трофимыча, омоновцы, разгружающие шмотки и оружие из самолета, что-то они тут делать собираются... Маша, ждущая его дома. Зубы стиснул и, тряхнув головой, буркнул что-то матерное самому себе...
— Что? — не поняла Ольга. Она тоже была напряжена.
Тихий выпил, прислушался к водке и понял, что она его сегодня не возьмет. Башка, конечно, не та, но больше ему не опьянеть. Он не любил это состояние и с благодарностью посмотрел на Ольгу.
— Мне сегодня и выпить не с кем было... Дожил...
— Вы закусывайте, Александр Михайлович... — Она пододвигала ему хлеб, намазанный маслом, и литровую банку с икрой. — Мы с вами выпьем.
Он смотрел на свою секретаршу и не узнавал ее. Она всегда казалась ему стервой, глуповатой и слегка себе на уме, а тут... душевная вроде баба. Поехала с ним, пьет сидит, слушает...
— Вы что на меня так смотрите, Александр Михалыч?
— Дай еще сигаретку, — попросил ласково.
— А вам можно? — Оля зашуршала пачкой.
Прикурил, затянулся, приоткрыл окно. Нащупал пепельницу и музыку включил по привычке. «Владимирский централ, ветер северный...» — затосковали динамики. Тихий выключил и посмотрел на Ольгу:
— Мне теперь все можно, Оля. Надо кончать всю эту комедию...
— Какую комедию? Вы что имеете в виду, Александр Михалыч? — Ольга тоже прикурила.
— Я ведь на повышение уходил... — Тихий задумался, — в смысле — должен был уйти. Но, вот ты скажи, надо мне идти?
— А как же? Вы почему спрашиваете?
Тихий замолчал. Курил. Выдыхал в окно. Потом заговорил неторопливо. Думал и потом опять говорил:
— Как тебе объяснить... Вот тут по службе, ты все видела. Думаешь, я все мог?! Ни хрена я не мог! Вот! — Он вытянул обе руки коридором вперед. — И все! Шаг влево, шаг вправо — привет! Собирай вещи! Бес-по-лезно! Вот сейчас с Кобяком, как надо? Брать его? Так? А чего он побежал вообще? Об этом кто-нибудь задумался? А-а-а!! Не верит он в нашу справедливость! Он прикинул — два начальника ментовских против него одного — засудят! Да еще стрелял — под ноги — не под ноги — пойди докажи! Вот так! Что ты на меня смотришь? А-а-а! И ты думаешь, что он во всем виноват? А знаешь, почему ты так думаешь? Потому что и предположить не можешь, что менты могут быть виноваты! Понимаешь! Что это за страна, где менты всегда правы?! Это же сумасшедший дом, а не страна! Я знаешь, что тебе скажу, я всю жизнь это чувствовал. Не понимал только! Люди меня боялись, и я иногда думал, что так и должно быть, а иногда... Знаешь, какой это камень на душе?! Когда тебя бабы или ребятишки боятся! Разве так можно? — Как будто сам удивленный своей мыслью, он замолчал было, но тут же продолжил: — Правильно Трофимыча дочь сказала, как ее зовут-то? Зоя, что ль?
— Маша. Зоя — это жена Василь Трофимыча, — ответила Ольга.
— А-а... — не то удивился, не то вспомнил подполковник, — чудовища мы. Сами себе чудовища. Сами ярмо тянем на себя — дайте нам начальника, пусть он нас унижает, нам так лучше! Мы без этого не можем. Это я и про себя сейчас говорю... А ты знаешь, как таким начальником быть! Каторга! Люди нас не любят! Я вон пошел помочь, а она... — Тихий неопределенно махнул рукой.
Ольга сидела, помалкивая. Лица в темноте не видно было. Тихий остановился, будто споткнулся:
— Э-э... что уж тут, налей, давай...
Ольга чуть булькнула в стакан. Тихий поднял его, поставил:
— Лей еще... лей-лей, мне сегодня можно.
— Почему сегодня?
— А что прикажешь... идти омоновцев встречать? Ладно, давай, милая, поехали.
Он выпил, крякнул, подышал в кулак, чувствуя как дурная волна неумолимо подкатывает к сердцу и, выключив свет, притянул ее к себе.
Они долго трясли машину. Было тесно, Ольга помалкивала, лица ее не видно было в темном углу, он пыхтел и злился, что ей неохота, и из-за этого так всё неудобно. Он зачем-то снял ботинки, правая нога в мокром носке противно хлюпала по грязи на полу, и это тоже злило. Слез потный. Молча разобрались в тесноте, где чьи ноги. Ольга поправлялась, застегивала кофту. Тихий кое-как натянул мокрые трусы на ползадницы, сидел, отдуваясь, потом вздохнул судорожно и нашарил в темноте бутылку. Хлебнул.
— Пойду-ка в запой, Оля. Так, видно, дело складывается, — сказал виновато, оправдываясь перед ней за что-то.
— Александр Михалыч, я думала вы наоборот, маленько одыбаете
[16] и Ваську вернете... Может, не надо вам?
Михалыч молчал, откинувшись на сиденье.
— Александр Михалыч! — позвала Ольга.
— Ничего ты не поняла, девушка, не могу я уже ничего. Так-то вот... Даже выпить не с кем... А Ваське твоему... ему... еще хуже, думаю! Мне-то уже и сдохнуть не страшно, а ему жить со всем этим.
— А-а... — Она хотела что-то спросить, но не спросила.
Он подвез Ольгу до угла ее улицы и долго еще стоял в темноте. Идти некуда было. Маше он и раньше, бывал грех, изменял, но сегодня... да и не в этом было дело — Маша виделась где-то в стороне от его проблем, от его кривой дороги, ей сюда нельзя было. Тут все не так уже пошло-поехало. Пытался думать о ребенке, но это уж совсем не получалось... Маша была слишком хороша для него, она была из какой-то другой оперы, это ему всегда было ясно.
