— Можно мне тоже?
— Давай!
Достала из кармана рюмку.
— Царствие небесное...
Выпили, Ольга не заедала, а только подышала и шмыгнула носом:
— Александр Михалыч, может, отправите кого-нибудь за ним? — умоляюще посмотрела. — У него и еды-то нет.
— Ты откуда знаешь?
— Да он же при мне собирался. Даже холодильник не открыл! Может, зверя добудут? Или сейчас трудно, зима ведь? А, Александр Михалыч? Замерзнут они... Васька же как дитя малое... ну что же вы, не знаете? — Она опять скукожила в судороге губы, встала и, едва не уронив стул, вышла.
Тихий выпил еще и решил поехать к Трофимычевой старухе. Может, помочь чем. Понимал, что непросто будет, подумают, оправдываться пришел. Налил еще полстакана, подержал в руках, чувствуя, что где-то уже на перегибе и лучше бы не пить. Но выпил, доел холодец и пошел на улицу.
13
Ночная тайга стояла тихая, безжизненная и светлая-светлая. Казалось, видны облака на небе. Мороз отпускал, сверху то сыпало мелко, и это чувствовалось на лице и руках, то прекращало и тогда становилось еще яснее. В прогоревшем костре чуть только угольков теплилось, Степан откинулся на стенку своего балагана, сигареты достал, в костер не стал подкладывать, отчего-то хорошо ему было, не то чтобы хорошо, не в его ситуации могло быть хорошо, но он час уже или больше не мог оторвать взгляда от прозрачной в лунном сиянии тайги на другой стороне ручья, от необыкновенно светлого ночного неба с четкими силуэтами деревьев на нем. И казалось Степану, что никогда не видывал он такой ночи. Потер колючий подбородок, чая остывшего глотнул из кружки. Закурил.
Он сварганил это логово в середке крепких стлаников на случай, если его начнут как следует искать. Вход в заросли был с берега ручья, прямо из воды и незаметный. Дальше надо было неудобно и крутовато лезть метров двадцать по вековечным кедровым сплетениям. Тут, на глубокой естественной терраске — почти в рост можно было стоять под зарослями — у Степана всегда был тайный лабазок для ценных шмоток. Теперь он как следует выпилил по низу мешавший стланик, оставляя крышу над головой. Лежанку и даже стенку сзади и сбоку из лапника соорудил. С вертолета его не увидеть было.
Сегодня вечером, вернувшись с капканов, километров тридцать обежал — семь соболей принес, решил попробовать ночевать здесь. Стланик уже начал ложиться
[14] от морозов, и надо было посмотреть, как оно будет. Натянул кусок брезента над головой, костер запалил, соболиные шкурки на пялки натянул и повесил в тепло под брезент. И это жилище, и соболя с привычным кровяным запахом шкурок давали странное хорошее ощущение, что все идет более-менее как обычно и что никто не может спихнуть его с давно устоявшейся жизненной колеи. О Дедке, отцовом отце, опять вспомнил и нахмурился. Каждый год он обязательно ходил на озеро, а теперь вот думал. Карам вздыхал и совал нос глубже в собственный клубок.
Луна встала над лесом, мясистые стланиковые ветви бросили тени на его полянку, даже внутрь кедрового лапника сочилась морозная белизна лунного света.
Утром завернуло ближе к двадцати. Он подмерз перед рассветом, развел костер и повесил котелок. День наступал ясный, небо наверху чистое, но у него в стланике все еще было сумрачно. Ворон неторопливо пролетел, горкая гулко и далеко над тайгой. Деревья пощелкивали от мороза. Стыла природа. Степан курил, грея руки у разгорающегося огня, Карам тоже уселся, пытаясь понять, возьмут его сегодня, нет ли? Белое круглое пятнышко медалью красовалась на черной груди.
— Пойдем-пойдем, хватит прятаться, пусть они прячутся. Сходим... помнишь Дедкино озеро?
Пес встал, повиливая черно-белым бубликом хвоста. Они плотно поели, и полезли по стланику не к ручью, как вчера заходили, а вверх. Карам, будто поняв что-то, не уходил далеко, поджидал хозяина. Пес подныривал под гнутые снегами, извивающиеся, будто змеи, стволы, Степану же приходилось лезть через, идти по ним, а где-то протискиваться, обрывая рюкзак. Когда выбрались наверх, солнце уже сквозило краем сквозь лиственничный лес, желтило березы и Степана. Охотник бодро шел по набитой тропе с рюкзаком и карабином на плече.
Карам, будто споткнувшись, заорал азартно совсем рядом, и Степан глазами увидел мелькавшего в голых ветвях зверька. Поспешил, не выпуская его из поля зрения. Соболь взлетел по вековой листвяшке, быстро перебираясь с ветки на ветку, добрался до вершины и замер, глядя вниз. То-ум! — раздался глухой выстрел. Кот был молодой, с легкой желтой метиной на груди. Карам, видно, столкнулся с ним нос к носу. Степан, радуясь про себя такому фарту — за пять минут добыл — снял шкурку, скатал и положил в рюкзак. Вернулся на тропу. Вскоре Карам забрехал опять. По пути было и чуть в стороне. По глухарю орет, — понял Степан и стал снимать рюкзак. Заволновался даже — они с Дедкой в тот их первый раз тоже варили шулюм из глухаря. Так же собака облаяла, Дедко стрельнул, и Степашка, ему тогда семи лет не было, побежал к падающей птице.
Дед как чувствовал — на другой год надорвался, поднимая телегу с мешками, и за неделю помер — это была их единственная охота вместе.
Степан, высматривая глухаря, щурился против солнца в прозрачные кроны лиственниц, местами снега было немного под ногами, листва замерзшая шуршала, и он двигался осторожно. Карам, увидев хозяина, залился громче, сделал кружок вокруг группы лиственниц и вскочил лапами на одну из них. Петух был за стволом, с одной стороны голова торчала, с другой — черный хвост поленцем вниз. Степан прислонился к дереву и подвел мушку в основание шеи.
Выстрел прозвучал глухо, а чуть спустя громким эхом отозвался на соседней горе. Большая птица, даже не расправив крылья, тяжелым кулем валилась вниз. Карам сунулся решительно, поддел пару раз носом и безразлично отбежал в сторону.
Степан взял петуха за шею и пошел к рюкзаку. Уселся на лесину, взрезал, снял шкурку вместе с перьями, выпотрошил и, отрубив ножом голову и лапы, сунул тушку в пакет, остальное в другой с подтухшей привадой. Хороший, не старый петух, — подумал, надевая рюкзак. — Брусникой еще пахнет.
Дятел подлетел, вцепился в трех метрах от них в березу у самой земли, быстро переложив голову с боку на бок, прицелился уже, видно... Карам не выдержал, посунулся к нему, птица сорвалась с резким криком. Пес проводил его взглядом, обнюхал дерево и на всякий случай писнул.
Вскоре тропа полезла вверх. Шлось хорошо, в обе стороны от тропинки тайга хорошо просматривалась. Взгляд притягивался к уцелевшим во время пожаров высоким, обгорелым по низу, толстым лиственницам, с древними следами сбора живицы
[15]. Кроны на них почти не было, и это давало рост молодым, тонконогим, с легкой вязью веточек деревьям. Их было много. На некоторых еще висели рыжие остатки хвои. Бело и чисто было в лесу, будто прибрано и подметено, будто ждали его здесь, и от этого теплее становилось на душе.
