Хорош он был во всех отношениях. Среднего роста с крупно вылепленными чертами лица. Смело и прямо всегда смотрел и уверен был в себе до наглости. Здоровья в капитане милиции Василии Семихватском было на пятерых. Из-за этого избытка он и в милицию попал. Из армии только вернулся и в нехорошей драке поучаствовал, с поножовщиной. И хотя не Васька за нож хватался, саму драку он начал. Года три ему светили, как милому. Начальник милиции поставил вопрос ребром — или к нам, или на нары. Деваться было некуда, думал ненадолго, но прижился. И как он отличался в пьяных драках и разборках за девок, так устоялся и здесь. Большой силы, выносливый и как будто абсолютно бесстрашный. Никаких авторитетов не признавал. Окажись он в те времена в бандитах — а это как раз те времена и были — быть Ваське во главе нехорошей бригады.
И хотя какие-то, дедовы еще представления о чести и справедливости в нем были, в угоду своим желаниям Васька легко менял их. Он жил по своей воле. И больше всего на свете ценил ее. Мог быть и добрым, и щедрым, а мог и упереться из-за рубля, лишь бы вышло по его. Когда бывал в настроении и делал что-то путное, на него нельзя было не любоваться. Но он был непредсказуем, за что его побаивались и обходили стороной.
Годков капитану было тридцать семь, обитал он в общаге на втором этаже в самой просторной угловой комнате, где раньше был общий холл с телевизором, который он заставил переделать под свое логово. Койка, три стула, стол и в Васькин рост розовый японский холодильник. Иногда появлялась богатая музыка со множеством колонок, плазменная панель в полстены, или еще что-то такое же экзотическое, дико дорогое и специально заказанное в Японии. Одну стену целиком занимала коллекция боевиков, пересмотренных не по одному разу. Какой бы пьяный ни вернулся, он не ложился спать, не поставив, как он выражался, «хорошее кино».
Вещами, однако, Семихватский не обрастал, как неожиданно все появлялось, так же быстро и исчезало. Дарил или уносил к кому-нибудь на пьянство и там оставлял, небрежно махнув рукой. Единственное, что у него было действительно дорогое, — последней модели черный «ленд-крузер». Правильный, леворукий из Европы, нафасованый по последнему слову японской техники. Лучший джипарь в поселке! И это было принципиально.
Человек, под контролем которого была вся левая поселковая икра и рыба, да фактически и весь бизнес, просто обязан был от жиру лопаться. Васька же даже заначки приличной не накопил, и зачем он доил коммерсов и барыг, не понять было. Может, решил, что у всякого уважающего себя мента должен быть бизнес. То есть не он так решил, а... так оно уже и было, и отставать не хотелось — было чем похвастать, выезжая в область. Тихих золотарей, кстати — не «хищников»
[11], но тех, что сами помаленьку лотками трясли, не трогал. Деды его на золотишке сидели, и он хорошо знал, какими трудами оно достается.
Не сами деньги и не сама власть его интересовали, в этом смысле он спокойно презирал областных парней с трясущимися руками и бегающими глазами, но свобода жить, как хочешь. Жить, ощущая гордо, что никто не посмеет встать поперек твоего пути — в этом был для Васьки весь кайф жизни. Как, впрочем, и для любого здешнего мужика — жить вольно — тут они совсем не отличались. Разве что дурной властью.
А дурная власть и свободу делает дурной.
Тихий ждал прапора Бадмаева, а ввалился Васька. Выбритый, со свежими порезами на мощных скулах, желваки четче обозначились после тайги. Глаза блестели недобро, но не с похмелья.
— Здорово, Михалыч! — протянул руку через стол.
Две не детские клешни встретились, цапнули друг друга. Семихватский сел на стул и достал сигареты. Похлопал себя по карманам:
— Дай-ка огоньку.
Тихий чувствовал себя не сказать, чтоб виноватым, но неловко. Как будто сидел на мокром. Не за то, что случилось, а за то, что его говно надо будет разгребать Ваське. Васька это знал, не обращал на вину Тихого никакого внимания, а даже рад был необычному повороту событий. Именно Кобяк прокололся. И это было неплохо. На хитрую жопу есть хрен с винтом, Семихватский уже прикинул, что делать, но не лез вперед начальника.
Тихий покряхтел, переложил бумажки на угол стола. Нахмурился:
— Я думаю так... надо его достать и... чтобы уазика починил, или новый пусть купит. У него бабки есть... — сказал Александр Михайлович, хмурясь сурово, и к концу фразы заинтересовался чем-то за окном.
Семихватский поднял на начальника удивленный, с уверенным прищуром взгляд:
— Ты что, Михалыч? Я его в кандалах приведу! Все уже, хватит! — развел мощные ладони.
Тихий посмотрел на него внимательно:
— Ну, приведешь, и что?
Семихватский помолчал, глядя в упор на начальника:
— Он же стрелял в тебя?!
— Тебе кто это наплел? — Тихий, смяв толстые губы, заблестел глазами от прилива злости.
— Да все уж знают...
— Все знают... — Тихий посунулся к Ваське. — Гнидюк с пушкой полез на него. На пустом месте. Типа из кабины его выдергивать... хорошо, в рыло прикладом не получил или пулю в башку!
— А ты где был?
— Что я?! Я ширинку застегнуть не успел, все кончилось. По пути он и уазик наш зацепил, я его поперек дороги оставил.
— Я не пойму, вы его проверить тормознули?
— Да какой проверить! Мы поссать остановились у Столбов. Выпили... — Тихий замер, будто вспоминая, потом продолжил: — Вообще ничего не было б, если бы не эта сука-Гнида! Кобяк там вообще не виноват!
— Икра у него была, — перебил Васька.
— Откуда знаешь?
— По следам ребята нашли. У Старого моста свалил в Рыбную.
— Ты... со своей икрой... при чем здесь икра?! Так... — Тихий сдвинул брови. — Ты этого дела не касаешься. Я сам. А Гниде, суке, строгача вынесу...
Тихий посмотрел в окно. Гнидюк внизу орал на троих бойцов. Выстроил в шеренгу и... Тихий вдруг увидел, что орет он на том самом месте, где вчера, как бельмо в глазу, целый день стояли две машины и вездеход, задержанные с икрой. Ни машин, ни тягача не было. Тихий глянул на Ваську, тот подошел к окну и спокойно смотрел вдаль на горы. Как будто не имел к тем машинам никакого отношения. Тихий не стал ничего спрашивать. Погода была пасмурная, после вчерашнего снегопада горы и тайга оделись в белое.
Паша Никитин шел поперек двора с ледобуром и рыбацким ящиком в руках. Тихий повернулся к Ваське:
— А если б он к твоему бате так вот в кузов полез?
Васька смотрел, не понимая.
— Что глядишь, Гнидюк не знает тут никого! Полез бы! И что?
Васька скривился пренебрежительно и свободно сел на подоконник, прямо на какие-то бумаги. Отец у Васьки был здоровее его, никогда не дружил с законом и ментов откровенно презирал. Сына, после того, как он оказался в милиции, не признавал, жил на пенсию, но денег от него не брал. Когда Васька заезжал домой к матери, отец уходил в дальнюю комнату и включал телевизор на полную громкость. По этой причине Васька и бичевал в общаге. Батя, конечно, хуже Кобяка чего-нибудь устроил бы. В рожу сто пудов дал бы, с уважением прикинул Семихватский.
