Заржали, мысль понравилась.
Неохотно все же обсуждали Кобякова. И не в правилах было — не бабы, да и Кобяк все-таки был особый и жил так, будто имел право на эту особость.
Дверь открылась, пустив пар с улицы, в кафе вошли Паша Никитин из дядь Сашиной бригады и Ваня Хорек. Поздоровались, пожали всем руки. Паша был вежливый и абсолютно беззлобный мужик. Когда-то работал учителем математики в школе, потом денег стало не хватать, в рыбаки ушел, а лет десять назад жена с детьми уехала на материк. Паша слал им деньги и каждый год собирался, но так все, видно из-за тех же денег, не уехал, и даже ни разу не съездил. На зиму устроился в ментовку шофером. К стойке подошел.
— Пачку «Примы»...
Верка подала сигареты, загремела мелочью в тарелке.
— Паша, чего там у вас делается? Присядь, что ли? — окликнул его Поваренок.
— Да тихо вроде... — Паша всегда краснел и начинал глупо улыбаться, когда оказывался в центре внимания.
— Зря Кобяк стрелять стал — это главное! — произнес вслух Студент, продолжая какие-то свои мысли. — Это десятка стопудовая! Угроза жизни представителям власти!
— Да ты что! Стрелять! Он там пальбу открыл, пальбу открыл. Этот майор новый орет, Кобяк, мол, по ним всю обойму разрядил, всю, всю обойму! — Ваня Хорек, хозяин магазинчика напротив кафе «Север», никогда не говорил правды — разучился и, понимая, что ему не верят, всегда повторялся по нескольку раз, делал страшные глаза, «от ужаса» вжимал голову в плечи и идиотски помовал руками над головой, будто тучи над собой разгонял.
— И что? — брезгливо прищурился Поваренок.
— Что? — не понял Ваня.
— Не попал?
Все заулыбались.
— Да он их вроде попугать. В грязь увалил, чуть не подавил, говорят... два сантиметра проехал, Тихий грязный весь... весь-весь грязный... весь. — Ваня нелепо водил руками над лысой макушкой, прикрытой дурацким безвольным пушком.
Даже местные бичи обходили хорьковский магазинчик стороной. Отоваривались, кто по непогоде или еще по каким причинам зависли в аэропорту. Паленая водка, рыба, дня не провисевшая в коптильне и чем-то подкрашенная, прокисшая и перемытая с чайком икра и еще всякая просроченная дрянь стоили две цены. Почему он вообще всем этим торговал — непонятно было, но при всем этом Ваня умудрялся себя уважать — магазин назывался «У Ивана». За прилавком стояла худая, некрасивая и никогда не улыбающаяся жена Вани, работников у них не было.
Хорек, что с людьми мелкого бизнеса случается сплошь и рядом, с годами совсем разучился работать. Возьмется за что-то... и не делает. Жена сама уже вместо него едет, везет, грузит... чем только он себя ни занимал, чтобы не работать. Однажды супруга застала его листающим картинки в детской библиотеке, она с ног сбилась грузить, а он там про дядю Степу смотрит. А другой раз уйдет из магазина и гуляет по аэропорту с важным видом, кланяется знакомым, будто сам улетать собрался. Витрину в буфете рассматривает. Ну не любил человек работать...
Вечерами, однако, заперевшись в комнате от жены, он допоздна обсчитывал на компьютере доходы-расходы-прибыль и иногда так громко крякал с досады, что жена приглушала телевизор и прислушивалась.
Все посмотрели на Пашу, правда ли, что Тихий такой уж грязный заявился? Тот опять засмущался и отрицательно качнул головой.
На самом деле все это уже обсуждалось, и информация в кафе была более-менее достоверная. Еще утром Колька-Поваренок съездил в ментовку, вроде как по делам. У него племяш там работал.
— Короче, захожу, — Поваренок уже в который раз рассказывал, — у них там тишина, как в морге. Злыи-и-и!! Колька Бадмаев дежурный сидит на входе. С калашом! Паспорт у меня спрашивает! Я ему — Коля, мля, ты с осины упал? Ты меня в том паспорте не узнаешь, я с ним тонул восемь раз! Шутю с ним, а ему, прямо, как скипидару в зад плеснули...
— Ты давай, выруливай... — подтолкнул его дядь Саша.
— Что, выруливай? Племяш говорит, икру всю переписали, а из области оно идет или откуда, он не знает. Группу вроде за Кобяком наряжают.
Все примолкли. Только стулья поскрипывали, да кто-то, прикуривая, чиркал спичкой.
— Не возьмут они его, тяму
[10] не хватит — сказал Поваренок, чтобы нарушить тишину, — даже если в зимовье окружат...
— Зимовье от калашей не защита...
— Что он, маленький, чтобы его окружили? — Студент полностью был за Кобяка.
— С вертушки по следам могут найти... — предположил Жебровский.
— Ну и что? — спросил Поваренок.
Жебровский неопределенно пожал плечами.
— Расстреляют, — небрежно, «со знанием дела» бросил Ваня Хорек.
— Не имеют права! — Студент так не любил ментов, что легко мог оказаться на месте Кобяка.
— Он начнет стрелять, и они... и они... а что? — Хорек вытаращил глаза, вжал голову в плечи и взял из Никитинской пачки сигарету.
— Он что, дурак, что ли, стрелять? — вставил кто-то раздраженно.
— Да хер его знает, умный стал бы уазик пихать? — подал голос Леха Шумаков.
— Так икру вез! — напомнил Поваренок.
— И чего? Все возят! Тебя когда взяли, отдали же! — Хорек, если бы не платил ментам, давно бы сел за всякое-разное в своем магазине.
— Отдали... половину! — зло согласился Поваренок.
— Не надо было жлобиться, предлагали тебе — двадцать процентов и работай...
— Да пошли на хер! Они что за эти двадцать процентов сделали? Корячились там со мной или, может, хоть вывезти помогли? Они, ворюги, кого тут командуют! Пошли на хер! Тут все просто! — закипел Поваренок.
— Все так работают. Не хочешь, вон с Кобяком бегай. — Ваня, довольный своим умом, выпустил дым под потолок.
— А тебе, Хорек, лишь бы где нагнуться да штаны подспустить! Дупло-то уже — кулак пролезет. — Поваренок посунул свой небольшой кулак вверх, и все заулыбались. — И рад ведь, сука! Сам в говне, и всех бы туда же!
Хорек покраснел даже лысиной, морда от злости заострилась.
— А ты у нас, Коля, значит, целка?!
— Да терплю пока! В прошлом году домой ко мне заявились — участок отводить! Понял! Менты — мне участок! Вы куда прете, чугуняки! Я их послал!
— Кому ты свистишь, я что не знаю? У себя на Верхах колотил! И менты знают! Скажи спасибо, пока не трогают.
Мужики недовольно покосились. Все всё знали, а не знали, так догадывались, особенно про Поваренка, который и не умел ничего скрыть, но вслух об этом никогда не говорили. Тут каждый был за себя и не то что соседу, а и жене не доверял.
Дверь с лязганьем открылась, и в кафе вошел довольно высокий, широкоплечий мужик средних лет, в длинном, когда-то, видно, стильном черном пальто, с гитарой за плечом в сильно потертом черном кожаном чехле. Он был без шапки, ухоженные светлые волосы доходили почти до плеч, прямая тяжелая челка, загибаясь внизу, закрывала пол-лица, из-под нее глянули на мужиков нездешние спокойные глаза. Это был Валентин Балабанов. Музыкант, как все его звали, или Балабан — по фамилии. Он кивнул мужикам и пошел к дальнему столику у окна.
