Версий гуляло много, по одной из них начальник райотдела Тихий, приехав в ментовку, сам объявил план «Перехват», чего никогда тут не бывало, по другой — заместитель его Гнидюк, пока Тихий переодевался, доложил в область, и команда поступила оттуда. Но факты были налицо: у Кобяка перевернули весь двор — Гнидюк лично командовал обыском, что-то нашли, вечером и ночью на выезде из поселка зацепили нескольких мужиков с икрой, они по слухам сидели в ментовке и ждали отправки в область. Договорились до того, что Кобяк это не случайность, а большая спецоперация по указанию из Москвы. И что по всей стране уже начали порядок наводить.
Как бы там ни было, а не случалось тут никаких обысков. Половину поселка каждый знал по имени-отчеству, вторую половину в лицо, и чтобы найти общих знакомых, не надо было и пяти минут:
— ...Колька Орешин!
— Это какой Орешин?
— Да как же, дядь Васи Орешина, покойника, сын младший.
— Ну?
— Чего ну, Галины Васильны, директора школы, муж.
— А-а! Как не знать. Знаю. Рыбачили с ним два сезона на Устьях...
Поэтому жили по неписанному уговору, и не было в этом уговоре, чтобы просто так можно обыскивать. Чего только не лежало во дворах: икра чуть не у каждого третьего, мясо, соболя левые, у кого и золотишко, оружие не зарегистрированное, как положено. Даже когда была кампания по изъятию этого оружия, никто не обыскивал. Попросили, чтобы принесли... Теперь же с утра пораньше народ притыривал, что у кого было не в порядке. Икру, однако, в картофельную грядку не закопать, и никто не знал, что с ней делать. Тем более, что среди задержанных были и такие, кто честно заплатил свои двадцать процентов. Тут уж совсем непонятно делалось.
Поселок разделился на тех, кто осуждал Кобяка, с которого все началось, и тех, кто набычился против ментов. Последних, казалось, было побольше.
— Уйдет он, — перебивал кого-то Поваренок, — Кобяк уйдет. На бригаде с ним тогда мясо таскали...
Многие недоверчиво повернули голову на Поваренка, кто это с Кобяком чего когда таскал? Мало кто мог вспомнить.
— Чего вы?! На бригаде было, дядь Сань, скажи, у него кардан полетел, и он у нас завис. На второй день за мясом пошел, помнишь, мяса не было? Часа через три-четыре прет понягу — килограмм сто, мы вдвоем еле с него сняли — сохатого завалил.
Кто-то разлил водку, все потянулись, выпили.
— Ну?
— Что ну? Я с ним поехал на лодке за остальным мясом... так он хрен знает где его добыл! Разделал, и через три часа уже у барака был. Понял? Он как дизель прет! Без соляры!
— На якутскую сторону уйдет, там есть, где заныкаться, — со знанием дела вставил Студент.
Студент, он же Шура Звягин, сорокалетний здоровый холостой детина, один из лучших охотников в районе, единственный трезвый сидел. Он не пил. У него выпившего душа приобретала такой размах, что вокруг многое начинало падать само собой. Четверых не хватало управиться. Хотя, глядя на его лицо с детским румянцем и видя, как он хохочет от самого несмешного анекдота, трудно было представить себе угрюмого Студента.
Дверь распахнулась, в нее, тяжело дыша и полубоком, втискивался Алексей Шумаков — бывший штатный охотник. Три года назад Шумаков занялся бизнесом и сильно растолстел — как в наказанье выросло у него огромное круглое брюхо, двойной подбородок, и заплыли глаза. Ноги же и руки остались прежними, небольшими, и выглядел он теперь довольно нелепо, если не сказать болезненно. Не поздоровавшись ни с кем, Леша стал тяжело, по-стариковски присаживаться, толкая брюхом стол. Все зашаталось, народ кинулся ловить бутылки.
— Ну, ты, Леха, совсем опузырел! — участливо съязвил Поваренок. — Тебе бы на диету!
Леша даже не взглянул в Колькину сторону, он держал продуктовый магазинчик, снаряжал бичевские бригады на икропор, поставлял икру и рыбу рейсовым пилотам, возил за две-три цены запчасти с материка, родной тесть бадяжил в сарае водку из спирта, конфискованного ментами. Одним словом, крутился человек, как мог, по мелочи все больше, поэтому люто ненавидел китайцев, непонятно когда спящих, а потому, видно, торгующих вольнее и сильно дешевле, молчаливых корейцев, держащих трезвые рыболовецкие бригады и не желающих иметь с ним никаких дел. И вообще, положа руку на сердце, всех инородцев, сплоченных вокруг своих наций, терпеть не мог. В поселке у Шумакова все было «на мази», даже глава «серого дома» Александр Мутёнков, по кличке Полуглупый или Мутёк, приглашал его на совещания как коммерсанта. Одним словом, Алексей был предприниматель, человек состоявшийся и современный. Так он любил про себя думать, когда по телевизору видел людей с «большой земли». За любовь потереться возле начальства Шумакову не особенно доверяли, поэтому разговор с ментов, икры и негодности власти переключился на Кобяка.
— Человек в тундре с вертушки как на ладони... — С мужиками Лешка старался держаться по-свойски, по-охотничьи, но равных за столом ему не было, а еще и глаза, заплывшие жирком... не очень у него выходило.
— Не возьмут с вертака, побоятся... навернет пару раз по бакам... — важно нахмурившись, громко заявил бывший первый секретарь райкома комсомола, а теперь бичеватый и живущий за счет жены Витька Сныкарев.
Еще утром жена послала его в магазин, деньги, выданные на продукты, кончились, и идти домой смысла было немного. И он — высокий, сутулый и седоголовый — сидел крепко кривой и всё лучше всех знал.
Мужики примолкли на время, представляя, как сами стреляют по вертолету. Каждый об этом думал, и сделать это было несложно — баки у вертака большие, — но кто бы так сделал? Никто...
— Наши-то вертолетчики, говорят, забастовали, второй день не летают, чинят чего-то...
— Да зассали... — Снык небрежно откинулся на стуле.
— Кто? Ледяхов? — зло спросил Студент, друживший с Ледяховым.
— А что? — заелозил Снык, подхохатывая и пытаясь улыбаться.
Мужики засмеялись. Никому, кроме Сныкарева, такого в голову прийти не могло.
— Кобяк чего плохого Ледяхову сделал? Вот и не летают... — раздался спокойный голос с края стола.
— Да может, и ничего, а и хорошего тоже... — вставил Поваренок, недолюбливающий Кобякова за угрюмость. — Ни здрасте, ни до свидания, житуха и так не сахар, а он мимо тебя медведем катит, даже башку не повернет. Из-за этого все у него получилось. Я покалякал бы с Тихим...
— Ну, — поддержал кто-то, — всегда можно договориться. Тихий, он ничего мужик...
— Был он ничего... пока денег не нагреб... — Для Студента, как и для большинства самостоятельных поселковых мужиков, мент не мог быть нормальным человеком. Мент был противоположностью вольной природы, на которой они жили. Самой воле вообще.
— Мент, он и в Африке мент... — поддержал кто-то.
— Это точно... их бы, сук, всех в Африку... Можно было бы скинуться на билеты! — предложил Поваренок.
