Это нарушало представление местных об устройстве мира. Москвичами в их понимании могли быть только те капризные, зажравшиеся люди, что с жиру день и ночь скачут по телевизору, а они, это были они — умелые, бедные и веселые. Даже китайцы были понятнее и ближе москвичей.
Мужики закусывали в охотку, наморозились за день, дядь Сашин рыбный салат был действительно вкусный. Поваренок дожевал, вытер руки и пристально, с дураковатым выражением уставился на Жебровского.
— Что? — не понял Илья.
— У нас рыбу без водки только собаки едят!
Илья улыбнулся и потянулся за бутылкой. Выпили. Поваренок ловко снял зубами рыбу с кожи, заулыбался, жуя и вспоминая что-то:
— Ты говоришь, мост передний... — потрогал он Жебровского обратной стороной ладони, не испачканной в рыбе, — у нас тут, в прошлом году, да, дядь Сань? Такая вышла ерунда... Ехали мы на этом «Урале» в конце октября, так же вот... выезжали уже, машина икрой забита под завязку. Нас в кабине трое, Андрюха Слесаренко и мы с дядь Саней. Короче, к перевалу тянемся, едем себе покуриваем, зимовье на другой стороне под перевалом, должны до ночи успеть. Ну вот... а погода все хуже и хуже, на перевал заползли — снежище уже валит — капот не видно! Все ровно вокруг, голо, ни кустика — ни хрена не понять, и, главное, перевал там длинный. Я из кабины спрыгнул, думал, может, ногами лучше пойму, куда там — пурга прямо с ног валит, ничего не видно.
Колька вытянул «Приму» из пачки, посмотрел на дядь Саню.
— А? Дядь Сань? Сидим, короче, в кабине, ее насквозь продувает, что делать? Ну, поехали на дурака, думаем, если вниз начнем спускаться, там уже можно будет ногами поискать — за перевалом дорога опять между стланиками шла. Что-то ездим-ездим, не знаю уж как, может, и кругами, потом чувствуем — спускаемся. Андрюха пошел глядеть, возвращается минут через двадцать, прикинь — мы уже похоронили его. Не то место, — говорит, — бесполезно дорогу искать, не отличишь, где просто заманиха, а где проезже.
Подъехали к самым стланикам — надо чего-то городить, не в «Урале» же сидеть. Стланик наверху, на перевале, сам знаешь, мелкий, не спрятаться, ничего. А снега уже навалило по яйца, давай мы таскать по этим корягам барахло вниз по расселине. Андрюха нашел хорошее место — ямку такую ручей выгреб из-под стланика, над нами почти полностью крыша получилась, уже снегом заваленная. Ну, мы там подпилили, красоту навели, лежанки поделали, я лопатой все дырки снегом закидал. Только с дровами херово — не в лесу же. Набрали мелочи да досок из машины принесли...
— Все борта мне пожгли... — вставил дядь Саня довольно.
— Чего сидите, наливайте! — скомандовал Колька и сам же стал разливать. — Двое суток сидели, хорошо не холодно было, градусов десять-пятнадцать, может, да, дядь Сань.
— Ну, — кивнул дядь Саша, — ты лучше вспомни, как бутылку потерял.
— Я потерял! — возмутился Колька. — Андрюха! Короче, была у меня в заначке пластиковая полторашка хорошей гамызы градусов семьдесят...
— Здорово, мужики... — в избу, нагибаясь, входил высокий и сильно худой старик.
— Здорово, Трофимыч, к столу как раз! — радостно заорал Поваренок, сунул ему руку и пододвинул табуретку. — Тяпнешь, с нами?
— Не-е, пейте. — Трофимыч сел и положил на стол большую крюковастую руку.
Глядел, как мужики пьют и морщатся.
— Вы уж все, что ли? Сложились? — обратился Трофимыч к дядь Саше, когда тот поставил кружку на стол.
— Ну...
— Меня-то еще не возьмешь? — Дед почему-то говорил хмуро.
— Куда тебе? — Дядь Саша перемешал остатки салата и зачерпнул ложкой.
— На мой участок. Ты меня возил, когда... — Дед замолчал, сурово глядя на дядь Сашу.
Дядь Саша прожевал, облизал губы, усы отер, прикидывая, как изменится маршрут. Все примолкли. Поваренок тоже соображал что-то, с удивлением глядя на старика, Жебровский напрягся, боясь, что опять может отложиться.
— У меня немного. Я, да кобель, да четыре мешка барахла... До Генки меня только, а там он на «Буране», я с ним вчера по рации говорил.
— Что там, снег есть? — спросил Жебровский.
— Не особо. По верхам только... — ответил дед, едва взглянув на Жебровского.
— У меня, значит, есть, — обрадовался Илья.
— Ну, Генка говорит, на якутской стороне снега полно, а у нас с ним, на Юхте нет. Дак что? — опять обратился он к дядь Саше.
— Не знаю, Трофимыч, как вон, Москвич скажет... да и ехать-то как? В кабине нет места больше.
— Это ладно, до Медвежки если, там двести верст всего? Я и на шмотках могу, сверху. — Колька наливал водку, щуря глаз и делая вид, что налить ровно его интересует никак не меньше. — Тулуп есть... Ну, давайте!
Закусили. Дядь Саша потянулся к Поваренковской «Приме».
— Моих попробуй, — предложил Жебровский.
— У тебя тоже без фильтра? — дядь Саша взял пачку в руки, понюхал, вытянул сигарету.
— С Кубы выписываю. Настоящий табак. Бери! — предложил и Кольке.
Закурили втроем.
— Ты давно уж не был у себя, Трофимыч! Тяжело будет! — Колька наливал себе пива в кружку. — Капканья заржавели, небось, взял бы кого в напарники.
Трофимыч не отвечал Поваренку. В нем не было той радостной, нетерпеливой лихорадки, что трепетала в Жебровском. В нем, казалось, вообще мало осталось эмоций, только хмурая решимость ехать. И мужики это чувствовали. Может, и не понимали — Трофимыч с виду все-таки слабоват был для охоты, — но и отговаривать не смели. Глядел дед колюче.
Помолчали.
— У тебя вещи дома? — спросил дядь Саша.
— Ну. Заедете, что ли?
— Заедем, чего же...
Лицо Трофимыча, худое, в глубоких морщинах, давно не бритое и обросшее белой щетиной, не изменилось, но вздохнул он облегченно, посмотрел на Жебровского:
— А ты на Сашкином месте? — спросил, будто маленько извинялся, что набился в попутчики.
— Да...
— Хороший участок, маловат только, а так Сашка-то рукастый, царствие небесное. Я бывал. Сходились иногда: Генка Милютин, Сашка да я. — Дед вдруг ощерился малозубым ртом и заблестел глазом: — Раз дня три пьянствовали! Хороший год был. Мы пьем сидим, а у нас соболя ловятся — во как бывало! У Сашки бражки было две фляги, так всю уели, мать ее...
Дед замолчал. Потом стал подниматься.
— Ну ладно, пойду... кобеля проверю, чтоб не ушел куда, давайте... — Трофимыч подал всем руку, — а то я своих разогнал, не пускают, старуха с дочкой... ревут, мать их!
Трофимыч натянул шапку на уши и, застегивая ватник, вышел.
— За семьдесят уже, а тянет в тайгу... — Дядь Саша задумчиво глядел на дверь, закрывшуюся за стариком. — Всю жизнь в лесу, а все равно...
