– Не спорю.
– И Толя, твой отец, он ведь тоже был не виноват, что той ночью в него въехал грузовик на скользкой дороге. А ты все винишь его.
Сын посмотрел на нее странным, изучающим взглядом, отвернулся к берегу, затем хмыкнул и повернулся к ней снова:
– Не спорю, я тонкая натура, но отнюдь не неврастеник. Ты, дорогая моя, нагородила фантазий. Для ясности: я имел в виду буквально то, что сказал. Отец нас бросил. Надеюсь, я не нарушу твое спокойствие, если сорок лет спустя сообщу: я подслушивал вас в ту ночь.
Майя смешалась. Если бы старческая кожа могла краснеть, она бы залилась краской, но вместо этого она почувствовала головокружение. Майя сморгнула и вцепилась в поручни крепче.
– Что… что ты слышал?
– Что он хотел уйти, ты его пыталась удержать. Даже прибегла к старому доброму шантажу: как же сын? Но папуля был человек твердый, его такой мелочью не возьмешь. Он сказал, что я – разочарование для него. Это я отлично помню…
Богдан замолчал, на его красивое лицо наползла тень. А Майя вглядывалась в сына, отчаянно ища признаки гнева.
– Что еще? – еле выговорила она.
– То, что он ушел от тебя в ночь с заранее собранным чемоданом.
С носа корабля донесся радостный визг Яси и взрыв смеха.
– Если б не тот грузовик, – сказал Богдан, – вы бы с отцом встретились следующий раз в зале суда, на бракоразводном процессе. Я так понимаю.
Майя облегченно прикрыла глаза. Слава богу, сын слышал не все. Ее корежило при мысли о том, что Богдан мог знать о ее измене. Не надо ту глупую ошибку выносить на свет. Она едва не пропустила мимо ушей прочее, что сказал сын, но вовремя спохватилась:
– Ты – разочарование? Толя не говорил такого!
– Ух-ха-ха! Да, он был ангелом с крыльями.
– Я, разумеется, не поручусь, я не магнитофон, чтоб помнить каждое слово. Он никогда так не думал про тебя! Даже если что-то ляпнул – только в запальчивости.
– Мог бы запальчиво помолчать.
– Лучше бы помолчал… – вздохнула Майя. – Мне жаль…
Ей было так жаль, что сын носил это в себе сорок с лишним лет. Теперь она понимала его пренебрежение отцом. Богдан пожал плечами, хмыкнул. Он сделал шаг от нее, но Майя удержала сына за руку.
– Ты не знаешь главного, Даня! Он ушел, действительно собрав чемодан. Но он через час позвонил мне с дороги. Ты уже спал. Толя позвонил мне, сказал, что разворачивается. Понимаешь, мы поссорились, но у нас и прежде бывали ссоры. Толя вспыхивал, потом остывал. Он развернулся. Он ехал домой – к нам с тобой, – когда в его машину врезался грузовик.
Богдан посмотрел на нее с укоризненной улыбкой.
– Мама, мама!.. – покачал он головой.
И ушел. Не поверил.
Глава 19
В понедельник утром Юля вышла из дома на пять минут раньше. Просто чтобы не спешить, чтобы пройти с удовольствием эту дорогу – по Гороховой на улицу Льва Толстого, потом по проспекту до главной площади города и через площадь, мимо белостенного кремля и его соборов, чувствуя дыхание реки, отзвук прохлады посреди затихающего августовского марева – к бело-желтому классическому особняку музея. Сегодня был ее предпоследний день на работе. Понедельник, вторник – и Юля перестанет быть своей в музее, и закончится та глава ее жизни, которая началась шесть лет назад… кстати, с помощью мамы, пристроившей Юлю сюда по знакомству.
Грусть была неизбежна. Было много хорошего в этой главе; прежде всего был покой, когда Юле нужно было спокойное место, а ведь это уже много! Оглядываясь назад, она видела себя хрупкой, как птичка-малиновка. Как было бы ей тяжело, если б ее тогдашнюю забросило куда-то, где коллеги грызутся между собой, где начальство выжимает все соки, где приходится сражаться каждый день. Малиновка бы не выжила. Тишина музейных стен была для нее спасением. Но теперь Юля чувствовала, что здесь ей тесно. И был в расставании с музеем – куда она пришла благодаря маман – особый привкус: словно она – девочка-подросток, решившаяся на бунт. Да! Я посмела! Выкинула свитер с маминого плеча, который носила, потому что «мама сказала», и теперь надену кое-что тако-ое! Ого-го какое, исключительно в моем стиле.
Вдоль стены кремля шел высокий мужчина в серой рубашке, Юле на миг показалось, что она видит Степиного отца. Нет, не он. Вчера, когда она вышла днем погулять с Ясей к Волховке, ей тоже показалось, что она видит Богдана Анатольевича. Или то и вправду был он? В общем, некто, очень похожий на Соловья-старшего, сидел на веранде ресторана «Дворянское гнездо» и о чем-то болтал с… кем бы вы думали? С Ингой, бывшей Степиной учительницей. Мужчину Юля видела лишь со спины, а Ингу разглядела хорошо: та блестела глазами, вовсю смеялась и даже брала своего собеседника за руку. Нет-нет, это не мог быть Богдан! Не стал бы московский сноб устраивать свидание с учительницей средних лет.
Высокие темные дубовые двери, сто пятьдесят лет назад обитые гвоздями с коваными четырехгранными шляпками. Полукруглое, мрамором вымощенное фойе. Влево ведет коридор к служебной лестнице. Юлин микроскопический кабинет на втором этаже… Надо забрать на память тот постер с парижской картиной Коровина… Юля огляделась и, не присаживаясь, решила сделать то, чего не делала уже неделю с лишним, – навестить хранилище.
Бронзовый орел никуда не делся, ждал ее на своей полке. Юля взяла зеленоватую от патины статуэтку, но не спешила открывать таймер. Последний раз, когда волшебный прибор наградил ее чудовищной мигренью, ничего не явив, она просила показать ее и Степу вместе через год. Ну, допустим, орел не видит этого… Какая наглость! Предполагать, что они со Степой расстанутся – это полное свинство. Не верю, не верю, не верю! Но если рассматривать это не как железное предсказание, а как предупреждение… Что, если сформулировать вопрос иначе?
Юля подняла крышку, торопясь удержать мысль.
– Покажи мне, что, по-твоему, приведет к нашему со Степой расставанию?
Поворот стрелки – взмах темноты… и Юля очутилась над парком. Точка ее зрения, как камера на вертолете, зависла над зеленым морем высоких крон. Камера повернулась на секунду – Юля увидела церковь: серебристый купол и бело-голубую колокольню, торчавшие над зеленью. Камера качнулась – мелькнула розово-красная кирпичная стена, ограничивающая этот парк, за ней – улица, железом крытые крыши. Что-то знакомое… Что это? Наблюдательницу медленно повлекло вниз.
Приблизилась крона одного из деревьев – зеленая с редкими крапинами желтых листьев. «Как сейчас, в конце лета», – подумала Юля. Через листву проглянула серая прямая дорожка, а по ее сторонам – прямоугольники, цветы, черные ограды… Да это кладбище! Старое кладбище в Домске… Но почему кладбище? Юля встревожилась, и сразу же зазудела в голове боль.
Камера опустилась между ветвей – и Юля увидела, что внизу идут похороны. С высоты метров в двадцать гроб казался лакированной игрушкой. Он был уже закрыт, два дюжих парня опускали его на веревках в могилу. Рядом чернел холм вырытой земли. С нарастающим ужасом Юля смотрела на эту картину, отмечая, что через листву проглядывают темные одежды пришедших на похороны… И кажется, через усиливающийся, давящий гул пробивался их плач. Точка зрения чуть сместилась – и через прореху в листве Юля увидела маленькую кудрявую женщину в черном платье, со вздрагивающими плечами, а рядом с ней – неуместно, нелепо! – стояла детская прогулочная коляска. «Это я с Ясей», – обморочно прошептала она. Камера двинулась ниже – и стала видна Майя Александровна, прямая и тощая, как кочерга, застывшая в своем горе, а рядом с ней – мужская рука – мужчина в куртке…
