Молодой финансист увлекся, словно его позвали выступить на ТВ, но Майя прервала его:
– Скажите, а что можно сделать? Как вытащить деньги?
– Ээ… видите ли… денег уже нет, – раздельно, чтоб Майя лучше поняла, ответил он. – Они разорились. Насколько до меня дошли слухи, они на днях паковали вещи, из офиса все сбежали. Сочувствую. Много у вас было?
– Нет, а государство? Государство разве не защищает… – возмущенно начала Майя.
– Извините, это ж не банк. Инвестиции – дело такое, можно и проиграть.
Майя подошла к окну, ошеломленно уставилась в никуда. Семнадцать с половиной тысяч долларов… Практически все ее деньги. Еще осталась тысяча евро на счете в банке, но с тем же успехом можно принимать в расчет ее пенсию. Расходы на лечение в Израиле это не покроет.
Запищал телефон – ей пришло сообщение: заказанное такси ждет у подъезда. Майя машинально начала одеваться на выход, в знакомых движениях обретая крошки сил. Пусть война и потоп, это еще не повод менять планы.
Через полтора часа Майя вернулась домой. Она хорошо поговорила с Ингой – может быть, даже слишком хорошо, сказала ей лишнего. Но главное, Инга все поняла, извинения приняла, и груз с души был снят. А еще, пока Майя ездила, пока пила чай в гостях, она успела обдумать свое положение. Не хотелось ей прибегать к привычной палочке-выручалочке, но…
Майя немного посидела в кресле, обдумывая предстоящий разговор, затем набрала Богдана. Привет, есть минута? Как твои дела? Очень рада…
– Даня, есть у меня к тебе вопрос. Одна моя приятельница из Петербурга зовет поехать с ней в Израиль в сентябре. Нет, не по святым местам. На Тивериадском озере какой-то удивительный курорт. Как это называется? Спа. Санаторий с пятью звездами. Она там была год назад, говорит: нечто особенное. Помолодела на полжизни. Массаж, какие-то уникальные грязевые ванны, бассейны с морской водой. Ресторан с поваром-итальянцем, свой кинотеатр, сады Семирамиды… Это они так назвали, каскадом у них идут сады, подруга говорит: красота неземная. Но дорого это все до безобразия! Да, у нее муж был обеспеченный человек, она вдова… Я ей ничего не обещала, потому что целый месяц, да по таким сумасшедшим ценам… Мне даже неловко сказать, Даня… Двенадцать. Нет, долларов. Двенадцать тысяч долларов…
Возникла пауза, Богдан раздумывал, напевая: «Па-па-пам, часы двенадцать бьют… двенадцать бью-ут!» Майя уловила, что многовато в его голосе сомнений, и заторопилась:
– Знаешь, забудь. Я уже сказала подруге, что не поеду. Хотелось бы мне? Ну, что ты спрашиваешь! Разумеется. Хотелось, но… это не вопрос жизни и смерти, – как можно легкомысленнее ответила Майя.
– Нет, поезжай, – сказал сын. – Деньги я дам.
Майя облегченно вздохнула. Ах, Даня! Как хорошо, что ты привык меня баловать!
Она не хотела ни в коем случае говорить сыну о своей болезни. Если б сказала, он бы тут же выложил что там двенадцать тысяч – сто двенадцать. «Дай мне денег, а то умру» – все равно что стенобитным ядром ударить. Отдаст все, продаст все до последней нитки. А если дает на безделицу, значит, дела у Дани в порядке и ее недавние волнения, не случилось ли беды с компанией сына, беспочвенны. Но сверх того, Майя не хотела говорить из убежденности, начинавшейся за пределами рацио, что Богдану не выдержать такой новости. Почему? Она не смогла бы доказать это, просто чувствовала, что должна оставаться для него незыблемой опорой, островом безмятежности – сколько сможет.
Майя возвращалась к этому разговору мыслями весь вечер и полночи. Ворочалась, не могла уснуть. Ей стало хуже, пришлось выпить лекарство. Разорение – по-хамски лопнувший фонд – это она отодвинула от себя, а переживала щедрость своего сына, и его доверие к ней, а еще – ту паузу, когда он раздумывал, может ли дать… Неспроста раздумывал?
Наутро Майя сделала еще один звонок.
Глава 17
– Покажи нас со Степой через год, – твердо сказала Юля и крутанула бронзовую стрелку таймера.
Порыв темноты, секундная тряска – и она очутилась в телевизоре, демонстрировавшем помехи. В однородном, потрескивающем сером пространстве без видимых границ, в котором то здесь, то там проскакивали красные и синие искры.
«Это черт знает что!» – подумала Юля и тут же, как хрустальный осколок, в нее вонзилась головная боль.
«Пшшш» – шипело и трещало однородное нечто. «Продолжать?» – возник сквозь шипение вопрос. «Продолжай!» – через силу потребовала Юля.
Ее подкинуло, снова окунуло в темноту – и выбросило в том же бесформенном пространстве помех. Время здесь размазывалось, терялось. Прошли то ли секунды, то ли минуты – посреди «ничего» и мигрени, – и снова появился бесстрастный вопрос: «Продолжать?» – «Продолжай». Пшшш… без цветов, без света, без края, без событий – ничто. И дикая головная боль – как плата за возможность посмотреть на него.
«Хватит!» – приказала Юля.
Музейный подвал вдруг обрел множество красок. Белый! Ах, какой белый здесь потолок! И горчичные стеллажи ровным рядом, а на них за стеклом – синяя эмаль чаш, розовые и бордовые цветы на фарфоре, небесно-голубые кувшинчики, мерцающая позолота канделябров… И какое блаженство – чувствовать твердый пол под ногами, брать в руки вещи, имеющие форму и характер – гладкие и с зазубринами, бархатные, шершавые, с серебряной канителью, с запахом теплого дерева… Блаженство – быть!
– Я не принимаю это «ничто» за ответ, – сказала Юля орлу и поставила его на полку. – Ты издеваешься надо мной. Или ты просто сломался. Да, скорее всего, так…
Она вышла из хранилища и в задумчивости вернулась в свой крохотный кабинет. Из окна все так же был виден бетонный забор, разлинованный тенями от тополей, мятно-зеленая стена соседнего института, залитый солнцем уголок музейного двора. Тишина и покой. Юля проверила электронную почту: ей пришло письмо из петербургского Русского музея. Заведующая отделом графики, очень вежливая, неторопливая дама, с которой Юля разговаривала прежде по телефону, писала ей, что высочайшее дозволение получено: директор Русского музея поставил подпись. Четыре великолепных творения отправятся на выставку в Домск. Петр Соколов, родоначальник русской акварели, – «Портрет неизвестной в белом», воздушный и полный достоинства. Карл Брюллов, мастер радужного колорита, – итальянские красавицы у колодца. Крамской – многоцветный и нежный «Деревенский сад». И еще один классический букет кисти художника классом пониже. О, это была добыча! Причем добыча, отбитая, вытребованная самой Юлей. Ведь сначала от нее хотели отделаться четырьмя пейзажами и архитектурными видами. Год назад Юля бы с благодарностью приняла, что дают, а теперь она начала просить больше, уговаривать, настаивать, обосновывать!
– Ай да я, – усмехнулась Юля, перечитывая имейл.
Она чувствовала тихое удовлетворение и в то же время была удивлена: она ожидала, что обрадуется больше. Ведь это была победа, и стоило немедленно побежать к коллегам, рассказать о ней, хвастаться, прыгать и кричать «ура!»… Но не кричалось.
