– Тому самому? – улыбнулся Богдан. – Индийский эль «Моча раджи»? Лагер «Миклухо-Маклай копченый»?
– А то! Спасибочки за названьица, кстати, используем. Ну, как?
– Заманиваешь ты, Михалыч! Пиво у тебя знатное, я такого и в Мюнхене не пивал. А в «Дворянском гнезде» лосось в травах – объедение, и вид с веранды – мм-м! Способствует и услаждает.
– Стараемся, – скромно сказал Михалыч. – Можно в «Гнездо», если хочешь.
– Не смогу сейчас, мне в свое гнездо надо. Семейный ужин. Давно зван, ради него приехал. Я, наверное, через недельку снова в Домск прикачу. На выходные. Давай тогда, а?
Богдан вошел в собор, гулкий и пустой, с блестящими, как пирожок под яичным желтком, иконами. Внутри, как он и предполагал, все было новым, и он не ощутил ничего похожего на тот благоговейный трепет, который иногда появлялся у него в тысячелетних, покрытых мозаикой церквях Рима.
И все же, повинуясь какому-то капризу, Богдан купил толстую свечу и поставил ее среди десятка огоньков на квадратном подсвечнике-кануне перед Христом на кресте – за упокой. «За упокой души деда Альберта…» Вспомнилось умное, морщинистое лицо деда, выхваченное из летней ночной тьмы светом оранжевого абажура, его сдержанная усмешка, его гостеприимство, долгие разговоры взрослых за овальным дачным столом, безобидное подшучивание деда над пристрастием бабушки Риммы к фруктовым леденцам и его негромкая, но явная любовь к ней. Вспомнилось, как мать месяц назад рассказала ему, что дед Альберт был арестован в 38-м году и жестоко допрошен, и полгода провел в тюрьме, ожидая расстрела… Пока жена и сын ждали хоть каких-то вестей. Но их не было; жил человек и не стало, словно вмиг похищен нечистой силой. Жил человек – и завис на волоске, между потолком и полом общей камеры. «А я не знал. Я многого про тебя не знал, дед. Сейчас поговорил бы с тобой, да уже не спросишь…»
Соловей вышел из храма и побродил еще по району рыжих многоэтажек, но скоро заскучал. Куда податься? Видеть никого не хочется. Поезд завтра утром. Не идти же, в самом деле, на милонгу с черноглазой Ингой? Она, правда, двигается в танце как Мата Хари, но в остальном – о нет, не его типаж. Даже жаль бедную Ингу: ее ромашки так сокрушительно нелепы, что никто не решится ей об этом сказать. И тем не менее! Мысли его движутся в верном направлении: шерше ля фам!
К сожалению, Богдан не был образцом рыцарства, ему случалось уходить от женщин по-английски. Но в отношении Вероники его совесть была спокойна. Тем вечером, когда она ждала его на ужин, а он сорвался в Москву, он отправил ей эсэмэс. Что-то про неотложные дела. «Мой зам едва не загубил главный контракт, мчусь спасать ситуацию» – как-то так. Это, несомненно, должно было извинить его полуторамесячное отсутствие.
Богдан долго слушал длинные гудки, но затем красавица-риелторша ответила.
– Алло! Будьте любезны, позовите самую нежную, самую очаровательную женщину Домска, – промурлыкал Богдан в трубку.
– Она сейчас занята, что ей передать? – хрустальным голоском отозвалась Вероника.
– Что есть один болван, который погряз в делах и работал по двадцать часов в сутки. Но все время вспоминал ее. И теперь, когда он урвал себе выходные и приехал в Домск…
– Ах, так он приехал в Домск!
– Да-да. Ему ничего не нужно, ну вот разве что свернуться калачиком у ее ног. На коврике у двери.
– На коврике? На том, который перед дверью в квартиру? Или на том, который перед подъездом лежит?
– Лучше бы на том, который в спальне. Но можно и в гостиной, в ванной. Готов подъехать через часок!
– Какой он быстрый – через часок! – восхищенно вздохнула Вероника. – Понимаете, есть одна трудность… У меня сейчас молодой любовник. И он меня трахает прямо на том самом ковре в гостиной. А потом мы продолжим в ванной и в спальне. Так что этот болван, из которого, кстати, песок сыплется, может завязать своего дружочка узелочком и уматывать обратно в Москву! И перестать компостировать мозги нормальным женщинам! – орала Вероника. – И даже не думать, что по его первому свистку…
Богдан отключился.
– Фу-у, как грубо! – протянул он. – А про любовника наврала, это ясное дело. Фу, фу. Могла бы хоть сказать мне: «спасибо за сладостные секунды». Что, разве их не было? М-да… Ладно, дружочек, – он посмотрел вниз, – обойдешься сегодня самообслуживанием!
Через минуту Богдан уже выкинул из головы Веронику, поймал такси и поехал на проспект. Там зашел в первый попавшийся ресторан нестрашного вида – им оказалось японское заведение с пластиковыми сакурами во всех углах, и весьма вкусно отужинал.
Два часа назад ему хотелось отдалиться от всех близких и сбежать от любых разговоров по душам. А теперь маятник снова качнулся – и ему стало нужно обратное. Пожалуй, было бы славно сейчас завалиться к Степе! Даже просто посидеть на крыльце той развалюхи – посидеть со своим умницей-сыном, фантазируя о его блистательном будущем… Повозиться с внуком, покатать на коленях этого хулигана, а то и подучить его каким новым трюкам и безобразиям… хм.
После некоторого размышления Богдан решил все же в гости к сыну не напрашиваться. Ему, естественно, скажут: да-да, приезжай! Но заявляться сразу после того, как он одолжил Степе хорошие деньги и пообещал еще большие, – это было бы бестактно. Гостеприимство неизбежно стало бы припахивать оплатой. Что не нужно ни ему, ни сыну. Надо дать себе и Степе время – время, чтобы заново привыкнуть друг к другу.
Богдан вышел из ресторана с телефоном возле уха.
– Алло, мам! Я тут подумал: давай заеду к тебе на чай?
– Конечно, Даня. Я тебя всегда жду.
Он пошел по проспекту пешком. Был десятый час и уже зажглись фонари. Прежде он их не замечал, наверное, они были новые – нечто из благоустройства последних лет, когда его не было в городе. От черного столба вырастали две полукруглые ветви с крупными светящимися шарами. Вереница желтых, дынного оттенка шаров уходила вдаль, в синеющее небо над проспектом. Кроны каштанов и тополей, которыми был обсажен проспект, стали непроницаемо-черными. Из темных домов выплывали театральные прямоугольники зажженных окон. Богдан шагал, скользя взглядом по фонарям, туда-обратно по повисшей в ночном воздухе линии желтых жемчужин. И вдруг в душе что-то дрогнуло. Будто в свете фонарей мир возвращал ему ту теплоту и счастье, что витали когда-то вокруг дедова абажура на даче. Будто никуда не делись они, будто они рядом всегда – стоит только выйти на улицу и протянуть к свету руку.
Глава 16
Прошло две с лишним недели с той памятной субботы, когда отец устроил для Степы торжество с оркестром. Степа до сих пор находил иногда конфетти: застрявшие в карманах, в отворотах джинсов, прилипшие к ремешку сандалеты с изнанки, а то вдруг на полу в доме. Праздник вошел в жизнь и не собирался уходить.
Как только Степа решился взять у отца в долг деньги, дело закрутилось. Люди из Like Ventures были только рады снизить свои расходы и разделить со Степой риски пополам. Пятьсот тысяч рублей на продвижение – от них, пятьсот – от Степы. Они подписали заново составленный контракт. Степа немедленно перевел им первые пятьдесят тысяч, полученные от отца, а остальное должен был перечислить до конца августа. И, соответственно, венчурные инвесторы теперь забирали себе не семьдесят процентов, а только сорок. Игра оставалась на шестьдесят процентов собственностью Степы… и Бори. Пусть отец дал деньги в долг именно Степану, он решил, что отжимать себе долю побольше за счет друга – не, не айс. Борька принял это как должное и был в восторге, что они остались главными владельцами «Дзынь-ляля».
