– Так вот, возвращаясь к занимательной теме вложений, – весело сказал Соловей-старший, – если придет день, когда Степе понадобится, а у меня как раз заваляется лишний мильон рупий – да пожалуйста!
– Какое совпадение, – сказала ба, – Степе именно сейчас нужны деньги.
– Оу. День наступил, – хмыкнул отец.
– Нет, Даня, если тебе средства не позволяют…
– Спокойно! О какой сумме речь, собственно?
Они оба развернулись к Степе. Ба пожала плечами: мол, я свою партию разыграла, решай дальше сам. Отец смотрел выжидательно и без насмешки, словно обсуждал с равным, с партнером обычный деловой вопрос.
– Мне…
«Мне ничего не надо», – чуть было не сказал по привычке Степа, но затормозил. А почему нет? Никто не назовет это подачкой. Это деньги для дела, йухты-пухты! Для стоящего дела, между прочим.
– Мне бы хотелось взять, угу, взять в долг, да… – медленно начал Степа.
Через десять минут отец знал его ситуацию. Через десять с половиной – согласился, что семьдесят процентов отдать – много. Он спросил, сколько Степа хочет? Сколько-нибудь. Ну… сто тыщ рублей, жахнул Степа. Не двести? Хм, двести – это… двести это ух, это прямо… Инвесторы собирались вложить миллион в раскрутку, если Степа предложит свои двести тысяч, то… Я тебе дам половину, сказал отец. Полмиллиона.
Он тут же зашел в свой мобильный банк, приложение в телефоне, и отправил Степе на карту пятьдесят тысяч – это раз, а остальное за месяц переведу.
Так, за четверть часа, даже меньше, Степа стал главным владельцем «игры года».
Богдан шагал по городу, словно парил в полуметре над землей. В его отношениях с сыном началась совершенно новая глава – это было ясно, это было точно.
Он собирался уехать в Москву не сегодня, а завтра, в воскресенье, но от приглашения матери провести еще и вечер с семьей уклонился. Во-первых, пребывание в теплой родственной атмосфере не стоило затягивать, а то ведь в какой-то момент теплота может перейти в духоту, мы же этого не хотим, верно? А во-вторых, ему захотелось слегка щелкнуть мамулю по носу: если она сегодня подумает, что может им всецело распоряжаться, то завтра и в самом деле превратится в майн фюрер.
Богдан решил длинным, кружным путем дойти от парка до отеля рядом с вокзалом, где забронировал номер. Деньги были (спасибо фортуне, приведшей к нему Пароходова), можно было не экономить. Тут Богдан вспомнил про Кешу – старого доброго Иннокентия, который месяц назад напоил его дрянным портвейном и приютил, а потом, после внезапного отъезда Богдана, собрал его разбросанные по комнате носки, рубашки и так далее, сложил в чемодан и без единой жалобы доставил Майе. Надо бы… Соловей набрал номер.
– Эй, привет тебе, муж многоумный! Как здоровье, как печень, боярин?
– Печень моя на седьмом небе, уже две недели ничего крепче чая не пью, – сказал Кеша. – А ты где, колоброд-балахвост? Пропал – слова не сказал. Из какой дыры звонишь?
– Из твоей дыры, геродот мой посконный. Из Домска, я в гости заехал. Хочу тебе спасибо сказать за вещички.
– А? Чемодан? Ерунда. Послушай, если ты в Домске, давай повстречаемся, что ли? – предложил Кеша и добавил: – Только извини, пить не буду.
– Не спорю, твоя печень заслужила отдых… Да и моя тоже…
Богдан, раздумывая, почесал за ухом и обнаружил на пальцах кружки конфетти. Он мог бы вполне приятно провести вечер с Кешей, вспоминая старые времена, но после трехчасовых гуляний по парку со Степой и Ко, а особенно после его же, Богдана, нежданной откровенности и… первого? Да что уж там, первого «извини» от взрослого Степы, после того крышесносительного момента, когда он понял, что у него снова есть сын – не формально, не по паспорту, – что Степа шагнул к нему, вот после этого всего его внутренний маятник качнулся в обратную сторону. Сейчас ему не хотелось ни с кем быть близко, ни с кем вести задушевные разговоры.
– Ты языком не бряцай, а бери и езжай ко мне! – настаивал Кеша.
– Нет, смарагдовый мой. Аки паки, увы.
Богдан сослался на то, что должен отбыть на семейный ужин, и закруглил разговор. Свернув, он снова вышел на Таврическую улицу, на которой полчаса назад расстался с родными. Длинная улица тянулась более чем на километр, одним концом упираясь в проспект Мира, главный проспект города, а другим – в невыразительный и запутанный район рыжих новостроек, именно к нему сейчас подошел Богдан. Во времена его детства здесь были частные деревянные дома с резными наличниками вокруг окон – синими, сиреневыми, белыми ажурами, узорами; из-за заборов лаяли псы, а порой блеяли козы; проходя по улочке, можно было сорвать яблоко или сливу. Теперь он видел одинаковые подъезды с бетонными козырьками, одинаково нечесаные, беспородного вида кусты, одинаковые, как ячейки в таблицах Брайля, обрамленные бетонными прямоугольниками окна. Впрочем, возможно, жильцы, переселенные из сентиментальных домиков в типовые квартиры, были довольны: в красоте и вольготности они потеряли, зато избавились от необходимости ходить за водой к колонке и чистить дощатый нужник.
С одной стороны перекрестка была парикмахерская, с другой – по первому этажу дома тянулась стекляшка, длинная, как двойной троллейбус, с такой же длинной вывеской «Семейный универсам “Кошелочка”». А слева, напротив Таврической, высился белый пятиглавый собор в тяжеловесном духе историзма начала двадцатого века. Ни сорок, ни пятнадцать лет назад его здесь не было, значит – новый, а скорее всего, судя по архитектуре, восстановили, реконструировали то, что было снесено в первые десятилетия советской власти.
Это место было для Богдана новым и безликим, как недавно отчеканенный червончик. С ним не связывалось никаких воспоминаний, никаких славных подвигов, даже в те времена, когда здесь за яблоневыми кронами прятались домики с узорчатыми наличниками, а сам Богдан был еще пацаном. И пожалуй, сейчас пройтись по чужому району, не ощущая ни единой связи, дергавшей бы сердце за ниточки, – это было самое то, что надо.
Для начала он решил сунуть нос в новехонький собор. Не успел Богдан взойти на крыльцо, как зазвонил телефон.
– Толич, никак ты снова в Домске? – загудел владелец ресторанов и баров, в прошлом – соратник Соловья по КБ, застольям и речным сплавам.
– Ну и скорость, Михалыч! Я пару часов, как приехал, а ты уже в курсе?
– Ты разве не знаешь, что Большой Брат следит за тобой? – усмехнулся в трубке Михалыч.
– Понятно. Фейсбук.
Сидя с Майей и Степой в кафе, Богдан, поддавшись моменту, загрузил на Фейсбук одну из фотографий, сделанных черноглазой любительницей танго: Богдан Соловей в кругу семьи. Вот, мол, и у меня есть люди близкие, родней некуда, а что я не показывал их вам в последние десять лет (все больше фото с яхт публиковал) – так это от обостренного чувства прайвеси. Ах, тщеславие!
– Ага, бывает и от Фейсбука польза, – согласился Михалыч. – Ну что, раз ты здесь – по пивку?
