Внук засуетился. По тому, как заохали они с Юлей, Майя догадалась, что внук все же рассказал своей жене то, о чем обещал не рассказывать никому. Майя поморщилась, но промолчала. Этого следовало ожидать. Каким-то чутьем Майя понимала, что дальше Юли, этой тихой мышки (мышки с характером, как выяснилось), весть о ее болезни не пойдет.
Внук предложил проводить Майю в кафе. «А кто останется встречать Богдана?» – «Так, это Юля может встретить, угу». – «Не годится». – «Смотрите, а там все занято!»
И действительно, пока они охали-ахали, к ближайшему кафе, прилепившемуся к краю асфальтовой площади, подошла большая семья и заняла последние два стола под летними зонтами.
С одной из аллей, сходившихся к кругу, донесся протяжный и победительный звук трубы. Головы всех повернулись на этот сигнал, а когда он смолк, из зеленой тени выдвинулся на площадь небольшой духовой оркестр. Впереди шел молодой барабанщик, за ним парами шагали в ногу тромбон и валторна, корнет и горн, две трубы, литавры, барабан и так далее. Играя радостный марш, в который то и дело вплетались мотивы латинской сальсы, они прошли полкруга до летней эстрады с крышей-раковиной, но, против ожиданий, не поднялись на нее, а четко развернулись и направились к центру, к фонтану. Вокруг Майи гомонили, делая предположения: это городской праздник, День сахарной головы – да нет же, День головы будет через две недели, это просто концерт – я слышал, будут играть военные песни – нет же, это для детского праздника!
Грохот барабана, сверкание меди, пот, брызжущий с раздувающихся щек, громогласное «Тутутуту! Трататаа!» – все это надвигалось, будто специально нацеливаясь на Майю. В метре от нее барабанщик начал финальную дробь, оркестр развернулся лицами почему-то к Майе и Степе, выстроившись в шеренгу. Они заиграли быстрей, наклоняя трубы то вниз, то вверх, качая ими влево-вправо, марш окончательно превратился в сальсу, рассыпался джазовой импровизацией, взвился вверх, а затем – с последним ударом литавр – смолк. Оглушенной Майе казалось, что по воздуху плывут в общей тишине, медно поблескивая, полупрозрачные круги.
Тут из-за спин музыкантов вышел кое-кто, прежде не замеченный, заорал: «Бравоо!» – и стиснул Степу в объятиях.
Богдан. Ну, разумеется.
– Аа… что? – только и сумел сказать Степа.
– Граждане, поприветствуем победителя конкурса! – зычно крикнул Богдан, обернувшись к толпе. («Я же говорила: конкурс», – прочирикал в гомоне голос.) – Держите… держите… и вам! – Богдан заскользил вдоль сгрудившихся рядом с оркестром людей, раздавая большие полосатые хлопушки.
Кто-то первый дернул хлопушку за шнур, и в воздух вылетел пестрый фонтанчик конфетти. После этого началась канонада. Оркестр по взмаху Богдана начал играть что-то торжественное. С неба сыпались конфетти. Богдан вился между толпой и оркестром, как уж, стрелял хлопушками и выкрикивал:
– Поздравим победителя всероссийского ко… Молодые тала… Будущее российского программи…
Его слова то и дело заглушали хлопки, перекрывал оркестр, что ему было только на руку: посетители парка додумали, что это все – вполне официальная городская церемония, а раз так, то один, другой человек закричали: «Ура-а!» – а затем их добродушно и зычно поддержал третий, и вот уже «ура», раскатившись на десяток голосов, грянуло на всю площадь.
Когда оно стихло, как-то сам смолк и оркестр, а в наступившей паузе кто-то спросил:
– Извините. Подвиньтесь, не вижу. Где победитель?
– Вот! – Богдан хлопнул по спине красного, как рак, выпучившего глаза Степу и заорал, указывая на него: – Степан Соловей! Браво нашему Степе! Браво-о!
Он так заразительно кричал и махал руками, улыбался и подмигивал, что снова кое-кто отозвался и поддержал своим: «Браво, браво!» – с готовностью, или лениво, или весело, звонко, глухо, громко, пробормотав краем рта – да, целый хор голосов крикнул ее внуку: «Браво». Майя не могла сдержать ни улыбки, ни слез. Она смотрела на смущенного, вытаращившегося куда-то вверх Степу, на его смеющуюся, счастливую жену, на озадаченного Ясю, прижавшегося к Юле и сунувшего палец в рот. И на устроителя всего этого бедлама, этого триумфа – на своего единственного и неповторимого сына. Богдан, почувствовав ее взгляд, обернулся и подмигнул ей, и она одними губами шепнула ему: «Браво».
Когда возгласы стихли, Богдан коротко поклонился и объявил:
– Спасибо всем, церемония окончена!
Толпа нехотя стала расходиться, превращаясь в пары и тройки, обычное кружение возле чаши фонтана. Богдан отпустил оркестр и полез в объемистую холщовую сумку, висевшую у него на плече, откуда он прежде извлекал хлопушки.
– А теперь сделаем последний «хлоп», – он достал бутылку шампанского. – Уфф, ну и жарища!
Он утер пот со лба, и на его ладони остались кружки конфетти. Еще больше их застряло в его вьющихся волосах цвета перца с солью.
– Степа, я говорил тебе: браво? – Богдан приобнял сына.
– Не, это, не припомню, – как-то криво и робко улыбаясь, сказал Степа.
– Честное слово, браво, – негромко, только ему одному ответил Богдан. – Прямо браво-брависсимо. Я горжусь тобой. Ну! За Степу!
Он ловко открутил проволоку на горлышке зеленой бутылки «Tatinger», выстрелил пробкой и, сначала отведя пенистую струю в сторону, вдруг направил ее на Степу.
Степа фыркнул от неожиданности, а затем счастливо засмеялся. Он подставил ладони под шампанское, набрал пригоршню и выплеснул себе на лицо.
– Уфф! Это хорошо. Ексель-пиксель, это хорошо! На жаре особенно, угу. Я надеюсь, оно того, шампанское сухое?
Аллея немного покачивалась под ногами Степы, как палуба. На шее и руках еще шипели и лопались пузырьки – не они сами, а память о них. Облитая «Тэтинжером» серая футболка стремительно высыхала на жаре, а возникшие на ней белесые разводы, как казалось ему, искрились серебром.
Остаток шампанского отец разлил по четырем пластиковым стаканчикам – Майе, Юле, Степе, себе. Степа выдул свой в один глоток, как воду. Прокатилось по языку, небу, гортани что-то щекочущее, кисловатое, миг – и нет его. Он чувствовал себя опьяневшим. Не от полстакана шампанского, разумеется. Земля потеряла твердость под ним в тот момент, когда из-за спин трубачей вынырнул отец и закричал: «Браво!» Отец – ему – браво. Мир сошел с ума.
Но было это хорошо.
Они шли по аллее широким рядом, как четыре мушкетера в кино, – отец взял под руку ба, а другой рукой то встрепывал Степе волосы, то стискивал ему плечо, будто продолжая говорить: молодчина ты, Степа, браво, браво, браво… Юля катила коляску с Быстрым справа от Степы, лицо у нее было чуть веселое и непроницаемое.
Они сначала колебались, искать ли места в одном из кафе, или идти на озеро в восточный конец парка, или просто побродить по центральным аллеям, а потом отец предложил: «Давайте к аттракционам! Качели-лодки – вот моя мечта. Сорок лет на них не влезал». Ни у кого больше такой же давней мечты не было, поэтому отправились к аттракционам.
