Зеленая патина на статуэтке придавала ей печальный и какой-то беззащитный вид.
– Извини, пожалуйста, что повредила тебя… Если б я могла тебя починить!
«Попробуй», – будто шепнул кто-то в Юлиной голове. Шепнул? Нет, скорее это была ее собственная мысль.
Через десять минут она вернулась в хранилище с пинцетом для выщипывания бровей, обнаруженным в сумочке, часовой отверткой и маслом, которые месяц с лишним провалялись в ее рабочем столе. Она открыла крышку постамента, затем сняла крышку-циферблат. Удивительный механизм, микрокосм сотен металлических букашек, снова поразил ее своей сложностью.
Юля поднесла таймер повыше, поближе к свету ламп, наклонила туда и сюда и наконец заметила погнутую шестеренку. Она зацепила ее согнутый край пинцетом, тихонько потянула на себя, а через секунду раздался противный скрип металла о металл.
– Нет, – резюмировала Юля. – Так я всю конструкцию сворочу. Надо разбирать, доставать ту шестеренку и выпрямлять… Но если я разберу механизм, то обратно не соберу. Точно. Увы, мой дорогой. Финита ля комедия.
«Не уходи! Попробуй еще раз».
Откуда в ее голове появилась эта мысль? Хм.
Юля удивилась лишь самую малость, за время общения с орлом она привыкла к странностям. Посидела немного, подумала, а затем подошла к шкафу номер семнадцать, к четвертой полке, где хранились всякие мелочи второй половины девятнадцатого века. Между пыльно-розовой книжечкой размером со спичечную коробку, в которую записывали, кому какой обещали танец на балу, и двумя эмалевыми табакерками лежал десяток шляпных булавок.
– Практически холодное оружие, – заметила Юля.
Булавки были длиной с ладонь, заостренные, из бесстрастно поблескивавшей стали. Юля взяла всю охапку. Она всунула острие в отверстие погнутой малявки-шестеренки, чуть наклонила булавку. Деталь начала выправляться, но окончательно спрямить ее было невозможно.
Тогда она взяла самую причудливую из булавок, чья стальная головка изображала паука, и попыталась подцепить шестеренку паучьей лапкой. Ну! Деталь стала поддаваться… Да! Почти удалось. Если приглядеться, на пострадавшей шестеренке была заметна легкая волна. А если не приглядываться, так все прекрасно.
– Это максимум, что я могу.
«Теперь вперед», – будто шепнул кто.
Юля вернула циферблат на место и положила пальцы на крупную, приятно прохладную стрелку таймера.
– Ну хорошо, попробую. Мне не верится, но… Перенеси меня куда-нибудь. Пекин, Аддис-Абеба, Лондон, Нью-Йорк… А, ну да! Надо же выбрать. Допустим, Англия.
Юля с силой двинула стрелку, – а она закрутилась с неожиданной и невероятной легкостью, и тут же вся комната перед ней закружилась, как гигантская юла, все слилось в водоворот цветных пятен и пропало в черноте.
Когда Юля очнулась, она обнаружила, что смотрит на морской берег. Она зависла над ним метрах в двадцати. Юля не видела своих рук, ног и прочего, как и в прошлых полетах, но на сей раз тела не ощущалось в принципе, как если бы Юля присутствовала здесь в виде точки. Она попробовала слететь вниз, поближе к морским волнам, и поняла, что не может двигаться, не может даже повернуться. В поле ее зрения был светлый песок, череда деревянных молов, ослепительно-серебряная полоса прибоя и холодноватое на вид серо-голубое море. Она была здесь, обоняла йодистый, свежий воздух, ощущала ровное полоскание прохладного ветра, и в то же время – будто была не здесь, а где-то снаружи, а это все ей лишь показывали. Фоном к картине шел ровный и неприятный гул.
Слева приблизился лай собаки, а затем прибежала и она сама – рыжий, вертлявый сеттер, который возбужденно носился по серебряной полосе, то кидаясь к волнам, то убегая от них.
– Chuckie! Chuck! Chuckie, come to me! – донесся голос.
Через полминуты в тот «кадр», который могла охватить зрением бестелесная Юля, вошла крепкая белокожая женщина лет пятидесяти, в брезентовой зюйдвестке и шортах, показывавших ее полные мучнистые ноги. Спортивные сандалии топали по бетонной дорожке-променаду вдоль моря. Сеттер примчался к хозяйке только для того, чтобы наступить мокрыми лапами ей на грудь, лизнуть в лицо и драпануть обратно к прибою. Женщина строго крикнула ему вслед: «Stop! Come here! Hey!» – но потом засмеялась. Судя по прононсу, она была англичанкой.
Гудение, неясно откуда исходившее, не стало громче, но начало давить на голову. Юля не чувствовала ни своего тела, ни своей головы, но у нее определенно началась головная боль.
Между тем англичанка покинула доступный Юле квадрат. Лай сеттера, удаляясь, стал тише. Через некоторое время послышались голоса. Два женских голоса? Нет, скорее голос женщины и голос ребенка. Вскоре Юля различила, что они говорят по-русски.
– Нынче ветр-рено! И волны с пер-рехлестом! – радостно восклицал ребенок.
– Скоро осень, все изменится в округе, – подхватила женщина.
Они вошли в «кадр»: невысокая кудрявая женщина в бежевом плаще, с ярким шелковым платком на голове, и темноволосый мальчик лет десяти-двенадцати в джинсах и красной куртке. Юля не видела их лиц, смотрела на них сверху. Ее головная боль становилась сильней.
– Кстати, об осени, – сказал мальчик. – Мам, я тут подумал: а если мне не переводиться в математический класс?
– Что значит – не переводиться?! – взвизгнула женщина.
– М-м. Это значит – не переводиться, – как само собой разумеющееся, объяснил мальчик.
– Я свернула горы, чтобы тебя перевести! Ты целый месяц изводил меня тем, что хочешь в маткласс! Там все места посчитаны, там очередь, а теперь ты хочешь обратно?! – схватилась за голову женщина.
– А что, имеет человек право передумать, – пожал плечами мальчик. – О! Смотри! Бабуля идет.
В Юлин «кадр» вошла еще одна женщина, повыше. Ее пышные темные волосы трепал ветер.
– Вы чувствуете поэзию этих мест? – подходя к двоим, воскликнула вторая женщина («Я знаю этот голос», – подумала Юля). – La poésie! La poéme! Этюды Тернера… Стихи Байрона…
«Это же маман!» – воскликнула про себя Юля. Между тем ее мигрень становилась невыносимой, а гул ощущался как жалящие касания проволоки.
– Аншанте, бабуля, – сказал мальчик.
Маман дала ему подзатыльник.
– Сколько раз тебе говорила, не зови меня бабулей! Ах, думала ли я, – взмахнула она блеснувшей перстнями рукой, – что окажусь на английских берегах?
«Продолжать?» – раздался мысленный вопрос.
Юля, изнемогая от боли, с радостью отрубила: «Хватит».
Взмах темноты – и она очутилась на стуле, в музейном подвале. В голове, как эхо, угасал давящий гул. Мигрень ушла, как уползающая по песку волна. Юля взглянула на часы – все тот же первый час дня. Похоже, ее путешествие продолжалось не больше нескольких минут. И это не было прежним перемещением в пространстве. Неужели орел показал ей… будущее?
