А вот на подъезде к Москве есть щит: красивый парень полулежит, руку небрежно положив на колено, падает смоляной завиток волос на лоб, бровь воздета с вопросом – и так уже лет пятнадцать лежит, падает, воздета. Имя на щите: «Златан». Вроде был такой цыганский певец, девочкам нравился, большие залы собирал, а потом разбился. И давно бы его забыли (у девочек каждый год новые кумиры), но вот кто-то (мать, отец, дядя) на месте аварии поставил щит с немым призывом: «Помяните Златана». Что, если и мне щит поставить? «Анатолий. Он был паршивый отец, но большой шахматист. Помяните Анатолия!» Нет, не так. «Анатолий Соловей. Гроссмейстер, а также любящий (в меру своих сил) муж и отец. Вечная память!» Не так. «Анатолий Соловей. Получил от судьбы шах и мат…» А? Поставить щит у дороги? Денег хватит. Тьфу! Раньше бы денег хватило.
Уезжали назад зеленые волны холмов. Солнце светило в спину. По обочине ехал велосипедист с удочкой, отбрасывая длинную паучью тень. А позади оставался город, похожий на колодец: в нем канула безвозвратно юность Богдана, утекла по капле его любовь к Аленушке, когда-то не только беспомощной, но и прекрасной… в этот колодец ухнули отношения с сыном, их общий смех, догонялки, поездки в зоопарк, мороженое без ограничений – все, что было когда-то, когда Степка был не выше поясного ремня… Утеряно и забыто, лежит под глубокой темной водой. К черту!
Кстати, вещи остались на квартире у Кеши. Возвращаться? Нет уж. Пусть мать высылает бандеролью. Нет, только вперед. В Москву!
Если бы мог, Богдан прибавил бы еще газу, прорезал бы воздух ракетой – двести, двести пятьдесят, триста километров в час. Но его «богиня» все же не год назад была на конвейере собрана. Больше ста тридцати она не давала. Тем не менее скорее в Москву, прочь от города-колодца.
Зазвонил телефон. Богдан бросил взгляд на экран: кто? Мама. Мама, чтоб ее! Он нажал на «отбой». Через минуту проклятый мобильный снова запиликал. Богдан зарычал, но трель не унималась. Мама, ты опять?! Нет, этот звонок был из другой оперы – Краснобоков, всеобщий знакомец, агент, деловой сводник, сваха на проценте.
– Да! – с раздражением сказал Богдан.
– Это Виктор Степаныч. Дошел до меня слух, Богдан Анатольевич, что вы в наше трудное время инвестора ищете…
– Искал, было дело.
– Как, уже нашли?
Богдан расслышал огорчение в голосе собеседника и почувствовал, как в нем просыпается азарт.
– А вы расскажите, Виктор Степаныч, на какой предмет интересуетесь?
Глава 4
Юля пробиралась между овощными рядами. Несмотря на будний день, людей на рынке было много. Старухи-пенсионерки тащили за собой сумки-тележки (вот одна наехала Юле на ногу и не извинилась). У прилавка с узбекскими абрикосами стояла женщина в джинсах и футболке с небрежно схваченными в хвост волосами. Одной рукой она щупала фрукты, а другую ее руку дергала девчонка лет пяти, тянувшая на одной ноте: «Мааам-маам-мааа-мороженоееее». «Подожди», – стальным голосом ответила мать, не оборачиваясь. У соседнего продавца покупал полкило черешни молодой человек в сером костюме и с портфелем. Похоже, он, как и Юля, сбежал на рынок во время обеденного перерыва.
Крытые прилавки отбрасывали резкую тень, но в сантиметре от тени нещадно палило солнце. Юля почувствовала, что воротничок ее белой блузки неприятно липнет к коже. Она вышла из овощного ряда и пошла по открытому пространству. Впереди было то, что ей нужно: продавцы железяк. Так она их назвала. Возможно, сами они называли себя продавцами инструментов и скобяных изделий, или жестяными рядами, или еще как, а для нее все эти предметы, поблескивавшие на прилавках, были просто железяками. На одних столах лежали разобранные на части краны и трубы, на других – болты, шурупы и гайки в плоских прозрачных коробках, у кого-то – радиодетали, у кого-то – загадочные для нее стальные шайбы, круги, решетки. Юля не понимала, почему существует этот рынок, почему покупатели не могут просто пойти в ближайший хозяйственный магазин… Но раз железячные ряды были, значит, они каким-то образом оправдывали свое существование. Она сама пришла сюда, так как то, что ей требовалось, в магазине хозтоваров имелось в виде двухлитровой банки по впечатляющей цене, а когда она спросила, нет ли упаковки поменьше раз в двадцать, ее отправили сюда, на центральный рынок.
Она прошлась вдоль одного ряда, второго, но нужного не увидела. Тогда Юля спросила наугад, у ближайшего продавца:
– Нет ли у вас машинного масла?
– Какого?
Юля замялась. Оно еще и разное бывает?
– Для чего вам?
– Для часов.
Продавец, мужчина лет тридцати, посмотрел на нее скептически и покачал головой, будто она просила продать ей из-под полы запрещенный товар.
– Вон там, – показал он, – часовые детали где. Туда.
Часовой прилавок – точнее, даже два, укрытых навесом – заполняли старые наручные часы и циферблаты, в коробочках лежали шестеренки, поблескивали камушки, рядами лежали пинцеты и пинцетики, миниатюрные отвертки, лупы. Позади прилавка стоял мужик в возрасте, с синеватыми от бритья щеками и настолько длинным лицом, что он мог бы играть лошадь без грима. Когда Юля спросила у него машинное масло для часов, он вскинул брови так высоко, будто она сделала ему неприличное предложение.
– Это вам зачем, девушка милая?
– Представьте себе, для часов! – резко ответила Юля.
– Что у вас с часами?
– Стрелка плохо идет.
– Да, можно пружину смазать, если идет вяло. Только сначала нужно проверить ее, пружину. Или дело не в пружине, а у вас фрикционный узел сломался. Или переводное колесо надо менять. Или еще десять причин. Ферштейн, девушка милая?
Юля расстроенно засопела. Будто она не понимала, что тут может быть десять причин! А скорее – сто десять, потому что кто его знает, какой там механизм, в бронзовом таймере, изготовленном в мастерских «Сен-Жермен и сыновья»! Он же не просто антикварный, он единственный в своем роде! Есть ли на свете другое устройство, способное отправить в любую точку планеты? Пусть на пятнадцать минут, пусть бестелесно, но – в Париж, в Бангкок или Калахари… Там внутри, может быть, не шестеренки, а волшебные струны, настроенные на музыку сфер. Кто знает… Юля надеялась на самый простой вариант, на везение. Потому что пятнадцати минут ей стало мало. Мало, мало! Ну посудите сами, выдадут вам вечный город Рим на четверть часа – да разве этого хватит? Это все равно что голодному дать разочек лизнуть бифштекс – и сразу еду забрать.
– Несите свои часики в мастерскую, – заключил продавец.
– Отнесла бы. Но не могу, – буркнула Юля.
Бронзовый таймер был частью коллекции Домского художественного музея и пребывал в хранилище. Юля, как сотрудник музея, могла навещать его практически в любое время с десяти до шести по будням, но вынести его – нет-нет, об этом нечего было и думать. На кражу она никогда бы не пошла, а чтобы отправить таймер официальным ходом в починку, надо было обосновать необходимость реставрационных работ (письменно): с какой это стати музею тратить деньги на экспонат, не выставленный в зале? Ах, там поломка, не ходит? И пусть стоит, не ходит, у нас музей, а не цирк… А стоило только представить, как какой-нибудь часовой мастер заводит таймер и вдруг оказывается в Тимбукту… Нет, единственное, что могла попробовать Юля, – это умаслить творение Сен-Жермена.
