– Я бы использовал. Из этого парня можно было выжать почти в два раза больше.
– Мы не такие, – просто ответила она. – Мы не считаем правильным пользоваться ситуацией. Чтобы хапнуть денег.
Мы? Он остановился.
– Хапнуть? – уточнил Лен. – Я бы выразился иначе – заработать.
Она не ответила.
– А как насчет первых Милтонов? Кому-то когда-то приходилось хапать.
Джоан задумалась:
– Я бы не назвала нас алчными.
– Тебе этого не приходилось делать; у тебя все и так было.
– Я хочу сказать, – задумчиво произнесла она, – что мы не стали бы хапать даже при необходимости.
– Ты действительно в это веришь? – Лен был осторожен.
– Конечно, – твердо заявила она. – Мы выше всего этого.
– Всего этого. – Он покачал головой. – Чего? Денег?
Она нахмурилась:
– Речь не о деньгах. А о том, кто ты.
– А мне кажется, что все дело в деньгах.
Она игриво толкнула его локтем.
– Если у человека есть деньги, он не должен говорить о них, а думать о них он должен как можно меньше.
– Ты шутишь.
– Наполовину. – В ее взгляде читался вызов. – Деньги для нас не главное.
Он фыркнул.
– Так и есть, – настаивала она.
– Вы думаете, что они не главное. – Лен прижал ее к себе.
Такие разговоры тревожили ее и одновременно заставляли задуматься. То, что он сказал о евреях, когда они сидели с Моссом в баре отеля «Алгонкин», потрясло ее. Слушая Лена, Джоан чувствовала, что его представлению о мире нельзя полностью доверять, что оно может быть не до конца правдивым, хотя в то же время оно было правильным. Евреев не принимали, она это знала. Все это знали. Но почему? Они не играли по правилам. Они не знали, как войти в комнату, как сохранять невозмутимость. Но откуда бы им знать правила? Откуда им узнать правила, если их никуда не допускали?
И она хотела дать Лену не только саму себя, хотела что-то принести ему в своих ладонях. С той самой секунды, когда она открыла глаза на Пенсильванском вокзале и увидела его лицо, ей хотелось ему что-то дать. Чем больше она его слушала, чем больше гуляла с ним по улицам, тем сильнее хотела объяснить ему правила. Чтобы победить. Но что он получит в результате этой победы… ее саму? Она не была в этом уверена.
– Знаешь, твой отец предложил мне заглянуть в архивы фирмы, – сказал Лен после недолгого молчания.
– Увлекательное занятие.
Он улыбнулся, и его ладонь скользнула вниз по ее руке, к локтю.
– На самом деле да.
– Но?
– Почему я? Зачем мне там рыться? Наводить порядок?
– Он тебе доверяет.
Лен покачал головой:
– Что, по его мнению, я должен там увидеть?
Она рассмеялась:
– А что там вообще можно увидеть?
– Как нужно управлять фирмой. Наверное. – Он выдержал паузу. – Или как не нужно.
– Ты ему нравишься. Вот в чем причина. С ним такое бывает редко.
Лен с некоторым беспокойством посмотрел на свою спутницу.
Они дошли до кофейни на первом этаже ее дома. Джоан открыла дверь, не глядя на него, а он обнял ее за талию, и они вошли внутрь.
– Знаешь, отец спас мне жизнь. – Джоан оглянулась.
Он сел за столик рядом с ней. Воздух в кафе был жарким и липким.
– Что произошло?
Она повернулась и посмотрела ему в глаза:
– Мы с Моссом ныряли за морскими звездами, и я уже оторвала одну от скалы и поднималась к поверхности…
Лен ждал.
– Это был мой первый приступ. – Она вздрогнула. – Я задыхалась…
– Он нырнул за тобой?
Джоан кивнула.
– А где был Мосс?
– В воде. – Она покачала головой. – Не мог сдвинуться с места. Он был парализован страхом.
– Бедняга.
Они молчали.
Затем он наклонился к ней и взял за руку.
– Если с тобой снова случится приступ, что я должен делать?
Она замерла. Никто, кроме близких родственников, никогда не говорил с ней о припадках. А Лен упомянул о них так, словно это что-то обычное, вроде головной боли или даже смены колеса в машине. Должно быть, он давно хотел задать этот вопрос. Джоан смотрела на него, а он не выпускал ее руку.
– Когда это случится, вставь ложку мне между зубов, – тихо сказала она.
Лен кивнул. Принесли гамбургеры. Они передавали друг другу кетчуп и соль. Джоан прихлебывала кока-колу. Лен ел. Их окружали голоса. На секунду она представила их двоих – он знает, и он рядом, – когда она выпадает из этого мира. Вспыхнув, она склонила голову и принялась за еду. Потом он попросил счет, а она набросила шарф на голову и направилась к двери, вышла из кафе, повернулась и стала ждать. И увидела, что он, наклонившись над столом, чтобы положить деньги, незаметно сунул в карман ложку.
Потом они лежали в постели и дремали, сбросив простыни; легкий ветерок обдувал его тело и шевелил волосы на его груди, а в воздухе словно витал едва слышный шепот, похожий на колебания воздуха надо мхом в лесу. И Джоан неожиданно для самой себя начала рассказывать о тропинке на острове, мысленно проходя мимо старых фундаментов и наклоненной ели, ступая по мху, такому глубокому, что не было слышно шагов.
– Когда ты оглядываешься, – сказала она в темноту, – кажется, что ты здесь впервые.
Лен слушал ее голос, описывающий Большой дом: тесные комнаты, стену над лестницей, где медленно и неторопливо двигались блики света. Джоан рассказывала все это с благоговением, словно зачарованная.
– Там нечего делать – нужно просто быть.
– Быть чем?
Джоан сморщила нос.
– Нами, – сказала она после недолгого молчания и посмотрела на него. – Милтонами.
Лен задумался.
– Это единственное место на земле, где я чувствую себя нормальной, – тихо сказала она.
– Нормальной?
– Нет, неправда. – Она приподнялась на локте и погладила его лицо. – Здесь, в этой постели я чувствую себя нормальной. Тоже.
– Тогда я не покину эту постель, пока ты не вернешься.
Она прикусила губу. Лен смотрел ей в глаза. Они еще об этом не говорили. Что будет потом. После Мэна. После лета. Осенью.
– Будешь лежать здесь и ждать?
Он кивнул, и его губы медленно растянулись в улыбке.
– Я тролль, который в конце концов уведет принцессу.
