– Неужели?
– Я серьезно. Обязательно что-то случается, и – бум – весь мир переворачивается с ног на голову. Возьмите, например, Первую мировую войну.
Эви покачала головой, не в силах сдержать улыбку. Ее сын был похож на всех ее студентов.
– История учит только одному – в ней ничего не случается. Никогда. Ни единого эпизода. Просто все люди поступают так, как считают наилучшим, не осознавая, что, черт возьми, они делают.
Сет удивленно вскинул брови – это его явно не убедило.
– Например, атомную бомбу? – улыбнулся он.
Эви фыркнула. Ее взгляд упал на его тарелку, где нож и вилка были брошены как попало, словно у какого-нибудь водопроводчика, а не лежали наискосок, параллельно друг другу.
– Стотысячный раз тебе говорю, положи их правильно.
Улыбка исчезла.
– Какая разница, мама.
– Есть разница.
Сет закатил глаза:
– Папа. Скажи маме. Ведь все равно, как лежат нож и вилка. Так или иначе они попадут в раковину.
– Есть разница между правильным и неправильным, – настаивала Эви. Она совсем не хотела так заканчивать ужин, но ничего не могла с собой поделать. – Всего лишь.
– Папа, – он обратился за поддержкой к Полу, – это же нелогично.
Вместо ответа Пол очень медленно передвинул нож и вилку у себя на тарелке, чтобы они лежали параллельно друг другу. Сет так же демонстративно встал, взял свою тарелку и тарелку отца, отнес на кухню и поставил в раковину.
Затем выскользнул из кухни и вернулся в свою комнату. Эви и Пол услышали стук закрывающейся двери.
Эви встала со своей тарелкой в руке и вдруг почувствовала себя чужой за собственным столом – нелепость какая-то. Она вышла на кухню и повернула ручку крана, чтобы горячей водой смыть с тарелки жир.
Пол встал из-за стола и последовал за ней.
– Мне не нравится, что Сет совсем не умеет себя вести.
– Он подросток.
– Но он думает, что это смешно, что хорошие манеры не для него.
Пол не ответил.
– Несколько поколений его предков знали, как вести себя за столом, когда каким ножом пользоваться, когда поворачиваться к соседу справа, когда задавать вопрос, как наклонять супницу… – Она умолкла. Потом собрала остатки мяса и фасоли, застрявшие в сливе раковины, и вода из крана с громким стуком ударилась о металл. Сверкал алюминий. В голове звучал голос бабушки, которая наставляла их всех, когда они сидели за столом на острове Крокетт. Она прекрасно помнила их лица. А Сет не имел представления, кто они такие. Я Шлезингер, сказал он.
«Как быстро мир нас забывает, с болью подумала она. Два, возможно, три поколения мы были живы. А потом осталось только имя или – ее взгляд упал на стулья двоюродной бабушки Минервы, которые часовыми стояли вдоль стены, – немного мебели».
– Господи, – вслух сказала она. – Послушай меня.
– Я слушаю.
Она повернулась и увидела, что Пол пристально смотрит на нее; он стоял совершенно неподвижно и ждал, пока она разберется со своими мыслями.
– Я не враг, – тихо сказал он.
– Но ты не видишь того, что вижу я, – с грустью возразила она. – Так было всегда.
– Раньше ты вела борьбу с миром, со своим миром. Что случилось с Эви на бастионах?
Она покачала головой.
– Ты сражалась, Эви, а теперь…
– Что теперь?
– Ты отступаешь, Эви… и я не знаю, как тебя остановить.
– Что? Вовсе нет.
– Ты хочешь раствориться в прошлом.
– О. – Она прищурилась. – Я поняла. Это снова об острове.
– Нет. Гораздо шире.
Она пристально разглядывала его.
– Пожалуй, да.
– Хочешь поговорить об острове? Если отвлечься от того, откуда он у тебя, он просто нам не по карману, и это главное, – тихо сказал Пол. – Не по карману.
– Тогда мы проиграли. Я проиграла.
Он застонал.
– Ты не понимаешь, – беспомощно произнесла Эви. – Все именно так. Мы должны держаться за него, а иначе…
– Что здесь понимать? Твоя мать умерла, и тебе ее не хватает. В этом все дело.
Ее сердце гулко стучало в груди.
– Не только.
– Тогда в чем?
– Ты слышал Сета. – Она скрестила руки. – Ты слышал, что он сказал.
– Что именно?
– У нас есть остров, – повторила она. – Как будто это знак отличия. Или талисман.
– Он ребенок. Для ребенка там рай. Он многое забывает. – Пол покачал головой. – Но ты же помнишь, как все было? Бабушка на одном конце стола смотрит, как твой отец все время подливает себе виски. Мать и тетя Эвелин стараются поддерживать разговор. На всех давит эта тяжесть – быть Милтонами. Мы делаем это, но не делаем то. И твой отец продолжает пить, пока не падает со стула. Если хочешь переделать это место под себя, вперед. Но я за это платить не буду. Я не собираюсь «пускать по миру» Сета, чтобы все это сохранить. Я отказываюсь. Это гиблое место. Ты совсем не такая – и это бессмысленная битва, Эви.
– Пошел ты, – устало огрызнулась она.
– Ну вот. – В его голосе слышалось облегчение.
– А если все же не бессмысленная? – тихо спросила она. – Мамина битва.
Пол покачал головой:
– Насколько я мог видеть, твоя мать ни с чем не сражалась. Когда я думаю о ней, то представляю себе человека, который встречает сильный ветер с улыбкой на лице.
Эви знала, о чем он думает. Ее мать входила в любую комнату, высоко подняв голову, вздернув подбородок, с улыбкой на губах. Решительная. Во всеоружии.
– В любом случае я не могу все бросить прямо сейчас. Понимаешь, не могу.
– Почему?
– Из-за мамы. Без острова… она исчезнет. Просто исчезнет. Как дым. А я кое-что ей задолжала.
– Что?
– Не знаю. – Эви покачала головой. – Единственное, что я знаю, – на острове мама оживала. Становилась собой.
Она умолкла.
– И она ускользнула от меня. Всю жизнь я старалась не быть такой, как она, чтобы меня не принимали за нее, а теперь, когда ее нет, мне больше всего хочется усадить ее рядом с собой и спросить.
– Что?
– Что случилось?
Пол молчал.
– Что с ней случилось? – продолжила она. – Огонек жизни в ней все слабел и слабел, а последние годы едва теплился. Как будто вообще не зажигался.
– Но она же вышла замуж. У нее была ты.
