Но Эви продолжала наблюдать за мужем, бросая на него короткие взгляды, словно сквозь деревья в лесу. Они перешли на привычный, понятный только им жаргон, подчеркивавший их близость. И все же сегодня в атмосфере присутствовало что-то еще, что-то новое. Рвение и стремительность, словно Пол спускал Эви с утеса на раскаленном канате, который было невозможно удержать, и Пол смотрел на нее и снова отводил взгляд. Внимательно слушая Дэрила, он склонял голову, словно улавливал за словами друга музыку. Эви хорошо знала эту позу, означавшую, что муж внимательно слушает и в то же время почти ничего не слышит. Склоненная голова, кивок, устремленный на собеседника внимательный взгляд – все это было неотразимым, гипнотически притягивало людей. Эви видела, что он пропускает слова Дэрила мимо ушей, прячется под рассуждениями собеседника, думая о чем-то своем.
Именно в такие моменты отчетливее всего проявлялась их связь; она смотрела, как Пол слушает, и понимала, что происходит у него в голове, – в отличие от остальных. Он мог кивнуть, сделать паузу, а затем повернуться, чтобы встретить ее взгляд, и это было как удар током, как прикосновение к сердцу.
Теперь она наблюдала за ним, знакомым незнакомцем. Он не поднимал на нее глаз.
– А что теперь висит на бельевой веревке профессора Милтон? – Дэрил повернулся к ней, закончив расспрашивать Пола. – Я целый месяц тебя не видел.
В памяти всплыло сегодняшнее утро в ее кабинете, скепсис Хейзел, и Эви вспыхнула, внутренне ощетинившись.
– Конец моего племени, последних из четырех сотен, – небрежно сказала она. – Маленькая монография с предварительным названием «Закат старой элиты».
– Твоего племени? – Пол наконец посмотрел на нее.
– Шучу, – сказала она.
– Четырех сотен чего? – спросил Дэрил.
– Семей старого Нью-Йорка, которые помещались в бальной зале миссис Астор и на страницах светского справочника.
– А вот и название для книги, – заметил Дэрил. – «Все дальше от бала у Астор».
– Но некоторые владеют половиной острова в Мэне, – вставил Пол. – Так что не слишком далеко.
Эви нахмурилась. С ее стороны все это было не всерьез. Зачем он упомянул об острове Крокетт?
– Никому из нас это не по карману, – парировала она. – Неизвестно, как долго мы сможем его сохранить. Это старый захламленный дом на скале посреди океана.
Именно в таком тоне она привыкла говорить об острове, практично и равнодушно.
– Ты в это не веришь, и сама это знаешь, – сказал Пол. – Ты ни за что бы так не сказала, если бы думала, что действительно его лишишься.
– Но такая возможность вполне реальна, – ответила она, глядя ему в глаза. – Потому что из всех моих кузенов только один хоть сколько-нибудь зарабатывает.
– Но, – возразил Пол, – всегда находится тетушка Мод или двоюродный дедушка Джонатан, которые умирают в самый подходящий момент, оставляя в наследство приличную сумму.
– Да, верно, – кивнула она и покраснела. Куда он клонит?
– Восемьдесят лет назад Милтоны купили его за полторы тысячи долларов, – объяснил Пол. – Одно из этих королевств в Новой Англии, где каждый вечер рыбаки оставляют вам в ящике омаров, словно молоко. Огромный кусок скалы, такой красивый, что от него невозможно отказаться.
– Эви, – протянул Дэрил, – я и не подозревал. Ты это от меня скрывала.
– Прямо уж, королевство, – запротестовала Эви, глядя на Пола, хотя прекрасно понимала, что это безнадежная битва.
– А что вы там делаете? – спросил Дэрил.
– Плаваем на яхтах. – Она сделала глоток вина. – Пьем. Играем в «захват флага».
– Правда?
– Разве ты не так это себе представляешь? – шутливо спросила Эви. – Летний дом патрициев, загорелые лица, обращенные к ветру, ладони на румпеле, аристократия у руля. Так ведь?
Дэрил, подняв брови, посмотрел на Пола.
– Остров, – произнес он и присвистнул. – Твоя семья владеет целым островом. – Он заново наполнил свой бокал. – Как необычно, как изысканно-старомодно.
На глазах у Эви фантазия обретала реальность. Остров производил свой обычный эффект, становился больше чем островом.
– Не совсем, – ответила она. – Туда всегда кто-нибудь приезжал, кого нужно было развлекать, поить чаем или виски. Постоянно новые лица.
По лицу Пола пробежала тень.
– Как неудобно, – сухо заметил Дэрил. – И так по-американски.
– Точно. – Эви наклонилась вперед и пальцами прижала воск на краю одной из больших свечей, не позволяя ему стекать вниз.
– Кто им владеет?
– Я и мои кузены. После смерти наших родителей.
– Но Эви собирается продать свою долю, – тихо сказал Пол, глядя на нее через стол. – По крайней мере, собиралась.
Эви не поднимала на него глаз.
– Во что обходится его содержание? – настойчиво расспрашивал Дэрил.
– Точно не знаю, – сказала она. – Этим занят трастовый фонд.
– Не знаешь? – удивился Дэрил. – И не интересовалась?
Эви покачала головой.
– И что будет потом?
– Что ты имеешь в виду? – Эви не хотелось, чтобы разговор крутился вокруг острова. Не хотелось его обсуждать.
– Что будет, когда в фонде закончатся деньги? Как вы его сохраните?
Это уже было слишком. Она в упор посмотрела на Дэрила:
– Мытьем или катаньем. Пустим по миру своих детей. Сами станем нищими.
– Неплохой план. – Он весело рассмеялся и поднял бокал. – За будущее прошлого.
Эви слабо улыбнулась, подняла свой бокал, выпила, затем взяла тарелки Пола и Дэрила и вышла через створчатую дверь на кухню.
В кухне на всех поверхностях не было ни сантиметра свободного места. Сплошное нагромождение тарелок, оставшихся от завтрака, и упаковок от китайской еды. Какой-то последний день Помпеи. Эви поставила тарелки на плиту, чувствуя себя раздраженной и беззащитной. С какой целью Пол завел разговор об острове? Что это с ним сегодня? Она открыла шкафчик, взяла стакан, наполнила водой из крана и залпом выпила.
Когда Эви вернулась, столовая была пуста. Она прошла по коридору на звук голосов, в кабинет Пола. Там мужчины рассматривали фотографии «камней преткновения», прикрепленные над письменным столом. Тысячи подобных камней были вмурованы в мостовые и тротуары Берлина, обозначая места, где жили или работали евреи до депортации или помещения в концентрационный лагерь. Три «камня преткновения» были установлены перед дверью дома, где снимал квартиру Пол, и когда он позвонил Эви на следующий день после приезда в Берлин, то не мог говорить ни о чем другом.
– Это очень трогательно, – сказала она.
– Не просто трогательно, – возразил он. – Это объясняет все. Все, о чем я думал…
