11. «ВТОРОЙ ШАНС» Государство «Новая Австралия» — после жестоких реформ. Сюда ссылают бездельников и преступников — и установлено беспощадное шерифское право. Крепкие христианские семьи. Прелюбодеяние осуждается, в случае тяжелых последствий в семье или для одного из любовников — карается по закону. Внебрачных детей нет, безотцовщины нет. Узаконен народный суд: с защитником и обвинителем, но прямо на месте преступления, и собравшийся народ решает судьбу преступника: приговор скор и суров. Воров вешают, убийц объявляют вне закона и убивает их первый, кто сумел. Приобретение земельных участков, занятия ремеслами и бизнес — все прозрачно, справедливо и подконтрольно народным сходам и референдумам. Население религиозно, церкви посещаемы всеми. Учителя и врачи — самые престижные и высокооплачиваемые профессии. Здесь царят суровые и здоровые нравы, здесь происходит стремительный подъем цивилизации, средства вкладываются в науку, банковские спекуляции ограниченны. Особенность ситуации в том, что когда у людей нет выбора и можно быть только честным, трудолюбивым и нравственным — практически все таковыми становятся, никому неохота на виселицу или каторгу. Сюжет составляет именно перековка ряда асоциальных личностей, мужчин и женщин, старых и молодых, которых жестко вынудили жениться, воспитывать детей, работать старательно и жить согласно морали и закону. Сначала они ненавидели эту страну, правительство, полицию, жителей — потом смирились, свыклись, стали находить свою прелесть в этой жизни, уважать себя за это, подниматься в иерархии, хотя кто-то погиб, кого-то повесили; но — почти все вошли в новое братство.
Поняв, что не сможет написать целых одиннадцать романов как вставные части своего огромного произведения, Мелвин Баррет однажды придумал прием, как сократить их объем во много раз. Романы эти следовало преподнести сокращенно, под разными соусами, в условной форме:
рецензия на роман;
уцелевшие отрывки, останки некоей старой книги;
пересказ романа глуповатым читателя другу;
спор-диалог о романе: двое перебивают и дополняют друг друга;
лекция о книге профессора в университете;
обсуждение такой лекции студентами на вечеринке;
обсуждение книги на форуме в Сети.
Мы никогда не узнаем, удалось ли ему осуществить свой замысел.
Книга XI
Глава 82. Шут — потомкам
Хорошо быть дураком: ты можешь говорить правду, и требовать, чтобы тебе за это ничего не было. Я шут короля! С тех пор как Кен Кизи послал всех пролетать над гнездом кукушки, как фанера над Парижем, (а кукушка выкинула всех птенцов в дурдом), косить под психов стало стильно. Человек дождя. Аутисты, социопаты и ЛСД: мы дети с особенностями развития. А у тебя какие особенности развития? А я сажусь срать прямо посреди тротуара. Гм, а у Эйнштейна тоже были особенности развития? Может, вы оба гении.
Вообще-то еще у Фолкнера дурачок Бенджи Компсон рассказывает историю, и получается роман «Шум и ярость» — просто-таки новая литература. Тогда уж психом был еще маркиз де Сад — сидел в реальном дурдоме, причем центральном, парижском, передовом, да еще по приказу самого Наполеона: он отражал эпоху нового безумства через призму подлинного приюта умалишенных.
О нет! Шуты, ярмарочные и королевские шуты — вот они, провозвестники правды в искусстве! Фигляры и паяцы, петрушки и арлекины, мудрецы в дурацком обличье — это они потешали толпы и государей, довольствовались обносками и объедками, и с наслаждением подносили зеркало к тупым рожам простонародья и спесивым рылам сильных мира сего. За правду чаще платили медью, чем золотом, и чаще навозом, чем плетьми — и на том спасибо.
И вдруг безродный шут оборачивается королевским комедиантом, его шутки ловят, улыбке кланяются, за ним пишут придворные историки и толкуют приблудные философы — темный благородный лак растрескался от времени на его портрете в вычурной лепной раме, потусторонние отблески играют во взоре, лукавый утешитель властителей и сирот делается до точности похожим на алхимика, чернокнижника, наперсника самого дьявола, бархатный берет затеняет его высокий лоб, седая борода серебрится — да это Нострадамус, Мишель Нострадамус, он, пророк, кому ведомы тайны мира и времени, потрясатель умов, всезнающий скептик и тайный еврей — он сходит с портрета на стене и негромким, богато интонированным баритоном спрашивает:
— Верно ли я понял, что вы приступили к выполнению этого пророчества?..
И сто тысяч крошечных пророков, отпечатанных с одного клише, отставив ногу назад и согнув колени, в поклоне отвечают хором:
— Да, сэр! — с университетских кафедр и телевизионных студий, с городских площадей и редакций газет отвечают они. Из Кремниевой Долины и с Уолл-стрита, с палуб яхт и бассейнов вилл, с дымящихся улиц и миллионных митингов — они отвечают: «Дрожите, дряхлые кости!»
…Остался всего миллиард лет до конца света. Иногда кажется, что этот миллиард уже кончился. Истлевшие кости всех друзей и врагов, святых и мерзавцев, идиотов и гениев сгорят и испарятся в последней вспышке взорвавшегося Солнца. Угрожаемые своей звездой, мы суетимся по муравьиным делам.
Интересно, как будет чувствовать себя последний человек на Земле? Иногда мне кажется, что это я. Уже несколько лет я никого не видел. И хотя опасаюсь встречи с людьми — от них хорошего не жди! — а все-таки спокойней думать, что где-то живут люди, их много, они разбросаны колониями, островками, и как-то выживают, налаживают жизнь. А иногда я отчетливо понимаю, что весь мир существует только в моем воображении. История кончается на мне.
Однажды утром я проснулся, просветленный мыслью: каждый должен думать, что история кончается на нем! Должен был думать, пришлось поправить себя, и светлое настроение затенилось привычной хмарью.
Короче, уже давным-давно я пишу письмо потомкам. Собственно, вся моя жизнь… да что моя! — вся жизнь любого человека и все его дела, если подумать, это послание потомкам. Которые тебя не просили. Каким потомкам?.. А черт их знает. Должно же что-то быть после тебя. Может, из уцелевшей колонии, спрятавшейся в отдаленной горной глуши Азии, снова поведется и размножится род людской. Может, африканские обезьяны через миллион лет, не имея более умных конкурентов, разовьются в людей. А может, бездушные сверхсложные машины, научившиеся совершенствовать себя, до того усовершенствуются, что очеловечатся до людского уровня. Таково наше подсознание: оно-то твердо знает, что человек всегда часть какого ни на есть человечества: хоть своей трущобы, хоть Монгольской Империи, хоть Лиги Плюща.
Что ты скажешь потомкам? Этот вопрос из школьного сочинения поразил меня своей грандиозностью. Потомкам надо передать весь опыт твоего народа, все знания, все культурные шедевры. Всю историю своей цивилизации, ее битвы и описания великих государств, биографии героев и гениев. И как мы ели и пили, и одевались, и наши кареты и автомобили. Луки и пулеметы, катапульты и танки, парусные корабли и космические ракеты. Господи, чего у нас только не было!..
