Бродяжница прошла мимо дейваса, чуть задев его плечом. Она не попрощалась и ничего не сказала Марию, даже не подняла головы. Просто скрылась во тьме, бесшумная и пустая, словно огонь все-таки выжег ее изнутри, вместе с яростью забрав и жизнь.
Марий долго смотрел ей вслед, разрываясь между почтительностью к духам орлиного народа и страхом больше никогда не увидеть насмешку в черных глазах. Потом выругался и поспешил во тьму.
Итрида не запомнила путь до Стола Духов. Лишь ощутив дуновение свежего воздуха, она подняла голову и медленно заморгала, пробуждаясь от тяжелой, вязкой дремы равнодушия. Впереди была все такая же темнота, ничуть не похожая на выход. Но это был именно он – просто ночь ястребом упала на скалы, раскинув гигантские крылья с россыпью звезд вместо перьев.
Бродяжница шагнула вперед, выходя из-под защиты угрюмых камней, и тут же попятилась, заслонив локтем заслезившиеся глаза. Стоило ее ноге ступить на каменную тропу, как раздался свист и плач тысяч голосов – не иначе как те самые духи слетелись поглядеть на новую жертву.
– Это всего лишь ветер, – зло одернула себя Итрида и решительно встала на тропу. Ветер или нет, но звуки, многократно отраженные и усиленные каменистыми склонами без единого деревца, рвали душу в клочья. Девушка несмело оглянулась. Вернуться? Нет! Она не могла, только не сейчас, когда еще слишком живы воспоминания, когда в каждом взгляде она будет искать глубокую синеву, а каждая прядь волос будет окрашена ее памятью в темное… Стоит Итриде увидеть хоть что-то из его вещей, как она утонет в горе.
Впрочем, быть может, утонуть окажется спокойнее, чем сгореть заживо.
Ветер подлетал то так, то эдак, жалобно воя и вгрызаясь в полы туники, выданной Итриде взамен безнадежно испорченной в Сердце-скале. Медленно-медленно Итрида опустила руку. Холодный воздух выбивал слезы и заставлял щуриться, отчего бродяжница становилась похожей на кочевников-аваров, облюбовавших для своих медовых рысаков северные степи. Золотистым скакунам нужен был простор – и совсем не такой, как тот, что сейчас окружал Итриду.
Сморгнув слезы, она шагнула вперед, но покачнулась. Из-под сапога вниз полетела горсть мелких камушков, и звук от их ударов прозвучал не настолько быстро, чтобы не отшатнуться и не прижаться взмокшей спиной к холодному телу скалы. Итрида вдруг остро ощутила нежелание умирать – только не так, не разбившись об острые зубы гор.
Итрида подняла руку и развернула ладонь. Живущая в ней волчица с радостью убивала, наполняя ее ворожбой, которая и дейвасов, верно, могла удивить. Но простые вещи – затеплить свет, развести костер – не давались горе-огненосице. Только оружие калить могла, и то, как думалось Итриде, лишь потому, что волчица чуяла в стали такую же погибель, какой была сама.
Впервые за все время, что Итрида носила в себе огонь, он вспыхнул легко, послушно повинуясь ее желанию. Узкий лепесток пламени горел ровно и бездымно, не обращая внимания на беснующийся ветер. Этому колдовству не было дела до навьих чар. Ведь всем известно, что горные ветра – одно из обличий самовил, а Орлиное Гнездо находилось слишком близко к владениям воздушных ведьм, чтобы те не почувствовали чужаков. Впрочем, из головы и сердца Итриды на одно бесконечно прекрасное мгновение исчезли мысли и о самовилах, и о холоде, и даже о Даромире и том, что сотворил несносный шехх. Она недоверчиво посмотрела на пламя, а потом осторожно приподняла ладонь повыше. Рыжий лепесток не дрогнул.
Итрида огляделась. Повсюду, насколько хватало глаз, раскинулись горы. Они переливались всеми оттенками зеленого, словно были целиком выточены из смарагдов, и Огневица застыла, вбирая в себя их колдовскую красоту.
Узкая тропинка, шириной не больше двух стоп, вела куда-то в сторону от выхода. Итрида пошла по ней, вжимаясь в скалу всем телом и слепо шаря пальцами в поисках выступов, за которые можно было бы зацепиться. Идти оказалось недалеко: всего полтора десятка шагов, и тропка растеклась, превратившись из узенького ручейка в широкую круглую площадку. Посередине была выдолблена яма, в которой лежал заготовленный чьими-то заботливыми руками хворост. Огниво и кресало нашлись неподалеку, прижатые камнем. Итрида ощупала всю скалу, к которой прилепилась площадка, и ее поиски увенчались успехом: небольшой чугунок и пара теплых шерстяных одеял оказались спрятаны в тайничке, приваленном – кто бы мог подумать, – снова камнем. Чугунок бродяжница трогать не стала, а вот в одеяло завернулась.
Ветер здесь был гораздо тише: от него не слезились глаза и не болела кожа, которую прежде его порывы рассекали едва ли не до кости. Крепче сжав края одеяла, Итрида добрела до края площадки и села. Подумав, бродяжница свесила обе ноги в пропасть, вяло удивляясь, что не чувствует ни толики того страха, что должна бы.
Итрида легла на спину, уложив затылок на камушек словно на подушку. Чем быстрее согревалось тело, посылая колючий жар в кончики пальцев на руках и ногах, тем холоднее становилось на душе. Бродяжница не моргая смотрела в безбрежное черное небо, такое близкое, что ей начало казаться, будто она летит. По ее вискам пролегли две влажные полоски, быстро заледеневшие на ветру. Вяло подумав, что надо бы все же затеплить костер, девушка моргнула несколько раз, возвращая четкость россыпи звезд, укутавшихся в маленькие пушистые, точно соболиные шкурки, облака. Итрида подняла руку и посмотрела на знакомые созвездия сквозь растопыренные пальцы. Под большим – Гончие. Под средним – Любовники. Гусиная дорога пересекает запястье, как мерцающая белая лента. А Две Стрелы торчат из указательного пальца, словно возмущенные таким неуважительным обращением…
Облака наплывали друг на друга, сплетались и расходились в стороны, вытягиваясь в длинные рваные лоскуты. Чем дольше Итрида на них глядела, тем явственней ей виделось, что небо вовсе не плоское, как отрез бархата, брошенный на стол. Оно было круглым, точно весь мир накрыли перевернутой чашкой из драгоценного муранского стекла.
Чем дольше Итрида смотрела на слои небесного стекла, тем более маленькой и хрупкой казалась себе по сравнению с этой прекрасной бесконечностью. Она словно бы становилась меньше, исчезала, таяла, превращаясь в пылинку, и вместе с ощущением тела исчезала и глубокая острая боль, заменяясь чем-то вялым и тусклым. Дыхание взлетело вверх и затерялось меж звезд.
Итрида услышала скалу: мерное биение воды под ее каменной кожей и топот лапок зверушек, слепых от рождения, ведь там, где они обитали, глаза были ни к чему. Бродяжница почуяла запах сырой пыли, влаги, студеной и сводящей зубы. Вонь летучих мышей. Сухой горячий аромат летних трав, поднимающийся из котелка, в котором кто-то помешивал кленовой ложкой готовящийся взвар. И нигде, нигде в бесконечности этих запахов и звуков не было ее самой…
– Я слышал, девушкам нельзя долго лежать на холодном.
Въедливый голос вдребезги разбил желанный покой. Сознание вернулось рывком, будто притянутое на веревке, и тут же Итрида ощутила жесткий камень, люто холодящий спину даже через одеяло, затекшие руки и ноги, пляшущие зубы, выбивающие громкую дробь, и сердце. Оно набирало ход неохотно, и с каждым ударом возвращалась память, а с нею – боль.
