Марий прищурился, глядя на страдальца внимательнее. Рассмотрев рыжую косу, расплескавшуюся по сгорбленным плечам бессильно поникшим языком огня, дейвас выругался так, что пробегавший мимо кмет споткнулся и ошарашено воззрился на темноволосого парня в коричневой куртке, крутящего в руках что-то вроде ловчей сети.
– Сгинь! – рявкнул Марий, и мужика взаправду будто ветром снесло.
Марий остановился возле Итриды, глядящей на пожар широко распахнутыми глазами, залитыми золотом так, что не было видно ни зрачка, ни белка. Дейвас протянул к девушке руку, но тут огонь, тянущийся от нее к горящему дому, извернулся, и на миг Марию показалось, будто ему видится пес с огненной шерстью. Он попытался схватить пса за шкирку, обернув руку в лед, но тот растаял, не успев покрыть даже пальцы Мария. Пес ощерился, недвусмысленно намекая, что не даст отобрать свою добычу.
– Ладно, с тобой после разберемся, – оскалился дейвас в ответ. Снова призвал воду, так много, насколько хватило сил, и облек всего себя в ледяной панцирь. После встречи с седовласым колдуном на берегу Черницы Марий больше не был уверен, что огонь никогда его не тронет.
Едва последняя пядь голой кожи оказалась спрятана под холодной коркой, обжигающей не хуже пламени, Марий прикрыл глаза рукой и бросился в горящий дом. Огненный пес взревел и кинулся следом, но натолкнулся на преграду, выставленную дейвасом, и заметался, воя и разбрасывая крупные, больше похожие на уголь, искры.
Марий проскочил под обрушившейся балкой за секунду до того, как она пришлась бы по его спине. Не к месту вспомнился женский терем на княжеском подворье. Там он попал под удар и, пока ошалело тряс головой, упустил драгоценное время. Не смог никого спасти.
Нет уж, история не повторится! Только не сегодня.
Марий осматривался, чувствуя, как опасно потрескивает защищающий его лед. Под рубахой нагрелся оберег, подаренный когда-то Ясменой, и на несколько драгоценных секунд жар отступил. Наконец Марий нашел что искал: девица лежала на полу, и грудь ее не поднималась. Плотное облако угарного дыма заняло почти всю избу, оставив свободным только небольшой клочок над самым полом. Марий упал на пол и пополз к девушке. Добравшись, похлопал ее по щекам, и она слабо застонала, не открывая глаз.
– Давай, краса-девица, приходи в себя, не след сейчас разлеживаться, – процедил дейвас и, собрав в ладонь обратившийся водой лед, стряхнул капли на лицо девушки. Ее губы дрогнули, ловя прохладные брызги, а за ними приоткрылись и покрасневшие глаза.
– Что… стряслось? – выдохнула она и закашлялась.
– Потом, – дейвас примерился и рванул край длиннополой рубахи девушки. От неожиданности она мигом пришла в себя и села, пытаясь отпихнуть дейваса ногой, но хлебнула угару и зашлась в лающем кашле. Марий, не обращая внимания на попытки девушки отползти, рванул второй лоскут, а потом щедро намочил их водой и сунул один хозяйке испорченной одежки.
– Обвяжи нос и рот, – приказал он ей, перекрикивая гудение огня, и сам обмотался вторым лоскутом. Девушка, как ни странно, послушалась. Но едва трясущиеся пальцы затянули узел, как она вскинулась и заозиралась, ища что-то.
Или кого-то.
– Мой сын, – выдохнула она и умоляюще протянула к дейвасу руки. – Помогите!..
Марий покачал головой. Ему было жаль молодую мать, но крыша трещала слишком грозно, чтобы задерживаться в доме хоть на долю секунды. Несчастная все поняла, перевернулась на четвереньки и, поминутно спотыкаясь о подол, поползла туда, где, как понял Марий, была люлька. Из того угла не доносилось ни звука, кроме рева пламени и треска рушащихся бревен, и дейвас схватил девицу за лодыжку, подтягивая к себе.
– Пусти! – лягнулась она. – Сынок! Сыно-о-о-к!
– Сама напросилась, – дейвас сжал пальцы и резко выбросил кисть в сторону девушки. Ее глаза закатились, тело обмякло, и она ссыпалась на пол грудой разноцветного тряпья. Марий обхватил ее поперек туловища и потянул к выходу.
Дейвас вывалился на свежий воздух, жадно глотая его иссушенным горлом. Девица кулем свалилась рядом, но к ней уже бежали односельчане, подхватывали, относили подальше, умывали и брызгали водой, и вскоре она зашевелилась.
Марий снял заклятье удушья ровно тогда, когда ее обморок кончился бы, будь он вызван только угаром.
Дейвас посмотрел на дом. На его глазах крыша сложилась пополам, словно по ней стукнули огромной ладонью, а после рухнула внутрь, подкинув в небо целую тучу золотистых искр.
Марий почувствовал, как под ребрами с левой стороны заныло, глухо и тяжело. Он знал, что эта боль его не отпустит – возможно, уже никогда. С каждой новой потерянной жизнью она становилась лишь сильнее.
Вдруг его спину что-то обожгло. Распаленный дейвас не сразу понял, что его меч указывает на присутствие навия. Клинок лег в руку раньше, чем Марий успел осознать предупреждение – прием, затвержденный до того, что врезался в кости и кровь.
– Убери ш-ш-шелезку, огневик, – раздался шипящий голос откуда-то снизу. Дейвас посмотрел на землю, и его взгляд столкнулся с другим – ярко-желтым, сияющим в темноте как два крошечных уголька, которые кто-то прикрепил к мохнатому лицу.
Домовой.
Дейвас устало выдохнул и закинул меч обратно в ножны. Домовые несли опасность только если были одичалыми, но этот, в белой рубахе, подпоясанной красным шнурком, таким явно не был. Домовые стояли особняком между живниками и навьими тварями. Хоть ими и становились души умерших членов семьи, но они заботились о своей родне, а не стремились ей навредить.
– Сгорела твоя изба, домовик. Придется тебе другое место искать.
– Новую отстроят, – махнул лапкой обездоленный, и дейвас удивленно глянул на нечистика. – Не в бревнах дело. Вот, держи. Я бы и сам мог отдать, но люди сейчас злые – того и гляди, изловят да в тот же огонь и кинут.
Марий ошарашено опустился на одно колено, принимая из рук домового завернутого в расшитое одеяльце младенца. Ребенок сладко посапывал, ничуть не потревоженный ни пожаром, ни держащим его духом. Домовой передал дитя дейвасу и помедлил, заглядывая в розовощекое личико. Потом протянул когтистую лапу и коснулся пухлой щечки. Марий снова дернулся к мечу, но домовой только погладил ребенка, так невесомо, что у крохи даже дыхание не сбилось. Нечистик тяжело вздохнул и отодвинулся в тень, сливаясь с нею так, что на виду остались только потускневшие глаза.
– Не мог я внучка там бросить, – сипло пояснил домовой. – Все противился женитьбе сына, а когда понял, что неправ был – и срок мой подош-ш-шел. А я не захотел уходить. Реш-ш-шил, хоть после смерти вину искуплю. И вот – довелось расплатиться.
Марий склонил голову, принимая объяснение домового. Тот шмыгнул носом и вытерся подолом рубахи.
– А невестка никогда про меня не забывает, то молоко, то печево свежее оставит. По праздникам и вина наливает, да хорош-шего, не воду краш-ш-шеную. И дом у них – полная чаш-ш-ша. Эх, чего ж я при жизни-то не ценил, что имею…
